– Я хотел бы с вами поговорить, – сказал младший Воронцов, глядя Кротову на подбородок.
– О чем?
– Об отце, – сказал парень и замолчал.
И тут Кротов почувствовал, что его обыграли. Парень сидел и молчал, и рамки простого людского приличия требовали от Кротова произнесения сочувствующих фраз, после которых та первая: чем могу быть полезен? – превращалась из декоративно-словесной виньетки в задекларированное обязательство.
– Мне очень жаль, – произнес Кротов. – Как мама?
Парень дернул головой и не сказал ни слова.
– Вы, конечно, в курсе, что двое уже арестованы?
– Это не они, – брезгливо бросил парень.
– А как вы сами думаете: кому это было... на руку?
– Убивать отца?
Кротов вздрогнул и сказал:
– Ну, в этом смысле...
– Скоро узнаем.
– Искренне надеюсь.
– Да вы не поняли, – сказал парень и посмотрел на дверь, подставляя Кротову затылок с бледной ранней лысиной. – Я имел в виду не милицию. О. и сто лет копаться будут и все равно ничего не узнают.
– Тогда объясните, что вы имели в виду.
– Выборы, – сказал парень. – Выборы все покажут.
– Ах, вот вы о чем, – промолвил Кротов, откидываясь в кресле. Спинка скрипнула противно, рука сама собой полезла вбок за сигаретой, но Кротов решил не закуривать: уж слишком читалось бы это движение. – Так чем же я могу быть вам полезен, Юрий Николаевич?
– Ничем, – ответил парень.
«Ну и наглец», – подумал Кротов.
– Если так, то... не смею задерживать. Приятно было познакомиться лично. И будьте любезны, скажите секретарше, Нине Константиновне, чтобы она зашла ко мне немедленно.
– Подождите, – сказал молодой Воронцов, – я... я извиняюсь. Лично к вам у меня... ничего.
– Следует говорить «извините», то есть просить меня вас извинить. Фраза же «я извиняюсь» означает всего лишь, будто вы сами себя извиняете, что, согласитесь, отнюдь не одно и то же.
– Не надо мне лекций читать. Я и сам знаю, что... оговорился. Извините, Сергей Витальевич.
– Принимаю ваши извинения, Юрий Николаевич. Со своей стороны...
Он оборвал себя на полуфразе, потому что в глазах повернувшегося к нему лицом Воронцова стояли слезы.
– Что с вами, Юрий Николаевич? – спросил он не слишком уверенным голосом.
– Вот вы не знаете...
– Что я не знаю, милейший?
– Как мне противно унижаться перед вами.
– Так не унижайся, щенок! – выкрикнул Кротов. Плюнь мне на стол и вали отсюда! А если пришел говорить как мужчина, то держи себя в руках.
– Извините, – Воронцов шмыгнул носом. – И не смейте орать на меня.
– Ну вот, другое дело. – Кротов закурил сам и протянул пачку через стол; Воронцов помотал головой. – А теперь говори, в чем проблема.
Парень вздохнул, вытер глазницы запястьем.
– Я знаю, что вы руководите выборным штабом у Слесаренко.
– Это не так. Руководителем назначен Федоров, он вам известен.
– Чихня, – совсем по-детски сказал парень. – Федоров так, для фикции. Это вы здесь всем командуете, вы и ваш дружок Лузгин.
– Ну, даже если и так, – полусогласился Кротов, – проблема-то в чем, не врубаюсь?
– Дайте мне слово, – сказал Воронцов.
– Говори, я тебя слушаю.
– Нет, это вы дайте мне слово... ну, пообещайте честно...
– Что, что пообещать?
Что вы не будете рассказывать всякие гадости про моего отца.
– Вот те на, – опешил Кротов. – Это где и когда, интересно бы знать, я что-то такое рассказывал?
– Пока не рассказывали, но потом будете, я знаю.
– Когда это – потом?
– Когда выборы начнутся.
– Чепуха, – Кротов даже поморщился. – Никто не собирается вываливать в грязи...
– Не врите мне, – сквозь зубы выговорил парень и мелко затряс головой. – Не врите, я же знаю. И про ваши проверочки, и про связи с Гаджиевым... Вы ему завод отдали, чтобы он на отца говорил.
– Вот что ты мелешь, сам подумай! При чем здесь Гаджиев и сраный завод?
– Зато по рынку...
– Что – по рынку?
– Он скажет, что взятки давал...
– А он что, не давал?
– Нет, – сказал парень.
– Тогда нечего и беспокоиться.
– Но он может сказать, что давал. Или что отец у него вымогал.
– А он не вымогал?
– Нет!
– Точно знаешь, что нет?
– Да как вы смеете!
– А в городе говорят.
– Вот именно, – зло буркнул Воронцов. – Отец столько сделал для них...
– Пустой разговор, – сказал Кротов. – Слушай меня внимательно. Никто ни собирается давить на Гаджиева, если... Если все на самом деле обстоит так, как ты сказал. И вообще, все это... не понадобится. Мы по грязи не работаем.
– А зачем тогда ваш Лузгин к этой Лялиной подбирается?
– В каком смысле?
– Да в том самом...
– Это их личное дело. Мы-то с тобой здесь при чем?
– Не врите мне, – снова сказал парень. – Ведь вы же знаете...
– Что, что я знаю?
– Про Лялину... И про отца.
– Понятия не имею, о чем ты лепечешь, Юра.
– Я же просил...
– Я не вру. Объясни, если можешь.
Младший Воронцов сложил руки, как в школе на парте, и стал рассказывать про Лялину и про отца, не называя никого по именам, а только «он», «она»: «Он во всем открылся перед матерью... Она вскрывала вены...».
– Кто, мать?
– Нет, Лялина.
– Ну, извини...
– С тех пор все успокоилось, все было хорошо... Мне маму жалко. Она не вынесет, если все снова... Это ее убьет. Совсем убьет.
– Дурак ты, парень, – сказал Кротов. – Да я самолично вот этой вот лапой, – он поднес здоровенный кулак к носу мэрского сына, – выбью зубы любому, кто только тронет эту тему. Ты понял?
– Да.
– Повтори.
– Да. Я вам верю, Сергей Витальевич.
– Тогда иди. И чтоб больше с подобными глупостями... Ну, что сидишь ступай, вопрос закрыт.
Кротов бросил в пепельницу окурок и демонстративно уткнулся глазами в бумагу, прочитал, не вникая, абзац, поднял голову и спросил с недовольством:
– Ну, что еще?
«Сейчас попросит, щенок, не закрывать его шарашку», – подумал он с небрежной прозорливостью. Сын Воронцова командовал тихой фирмёшкой, занимавшейся по доверенности городской администрации так называемым северным завозом – сезонными поставками в город товаров, горючего и продовольствия. Кротов видел фирмёшкину документацию: натуральный посредник, печать туда, печать сюда, а денежки знай себе капают. Но криминала не было, ребята не наглели, больше трех-пяти процентов от каждого контракта себе не «отстегивали» и внешне вели себя скромно, без золотых цепей и пальцев веером. Правда, ездил младший на «лендкрузере», что было слегка не по рангу, но в этом прославленном городе только бичи и старушки ходили пешком.
– Не мнись, – подбодрил парня Кротов, – давай выкладывай... А ты, значит, подумал, что мы Лузгина на Лялину послали? Ну, дружище... Так я тебя слушаю, Юра.
– Мне предложили... выдвигаться.
– Я это знаю. А что? Почему бы и нет? Шансов у тебя, конечно, никаких, но процентов десять голосов ты у кого-нибудь отнимешь, это точно.
– Я могу снять свою кандидатуру.
– Красиво сказано. Что дальше?
– Это вам поможет.
– Ни черта это нам не поможет, – отмахнулся Кротов. – Ты ведь не у нас голоса уведешь, а у своего дружка Соляника. Так что нам даже выгодно, чтобы ты остался в списке. Извини, дружок, здесь торговли не получится. А ты вообще чего хотел? Чтоб мы тебя с твоей шарашкой не трогали? Так я скажу тебе с предельной откровенностью: не тронем, не тронем, если будешь вести себя правильно.
– В смысле: вам отстегивать чего-то?
– А ты что, родному папе отстегивал?
– Да как вы смеете!
– А ты как смеешь, пацан, лезть ко мне со своими жалкими копейками? Давай, выметайся, пока я в тебе окончательно не разочаровался.
– Вы меня не поняли, – замотал ушастой головой младший Воронцов. – Я совсем в друюм смысле.
– Послушай, Юра, у меня куча дел.
– Я сделаю все, что вы скажете, – тихо и медленно проговорил Воронцов, – если вы мне дадите честное слово, что не станете пачкать отца.