Немного времени прошло, и Абдурахман встретился с генералом Скобелевым в кишлаке Инди, в восьми верстах от Андижана. Можно полагать, что встреча эта была обусловлена ранее. Спасая себя и своих родичей, Абдурахман изъявил покорность.
В тяжелое время сложил Абдурахман оружие, подрубил Исхака под самый корень. Да если бы один он отпал! Двадцать беков ушли вместе с ним — и то ничего. Но беки увели многотысячное войско, за войском же стоял народ.
Исхак не видел выхода. Он никому теперь не доверял, мысли его мешались, не было в них порядка, а в сердце царило смятение. За вину одного он теперь готов был утопить в крови тысячу…
Он часто вспоминал одну побасенку. Пришел однажды в лес топор и давай рубить деревья без разбору. Деревья зашумели: "Что за враг напал на нас, как спастись, как избавиться от него?" А тысячелетняя мудрая арча спрашивает: "Разве враг наш, железный топор, один пришел к нам?" "Нет, — отвечают ей, — он пришел вместе с деревянным топорищем". — "То-то и оно, — говорит мудрая арча. — Не было бы у него пособника из наших, не справился бы с нами топор!.." Исхак усмехался невесело. Не было бы династии мингов, не было бы и их прихлебателей вроде Абдурахмана и прочих знатных беков. Тогда не страшен был бы и царь с его губернатором.
Ни с кем не советуясь, приказал он спешно седлать коней. И вошел в Маргелан, приветствуемый множеством выстроившихся по обочинам дороги людей. "Живи долго! Долго живи, воитель пророка!" Но эти приветствия не радовали его, он ехал, стиснув челюсти, и сердце его было отравлено ядом невысказанного, неизлитого гнева.
Генерал Скобелев выступил против Маргелана. Средневековые глиняные дувалы не могли выдержать артиллерийскую осаду. Более того, окруженный этими дувалами город превращался в ловушку для осажденных. Как бы там ни было, Исхак, жаждущий сразиться за свой народ в открытом поле, сумел ускользнуть из города с остатком войска в пять тысяч, сумел взять с собой свыше сорока пушек-китаек.
Остановился он неподалеку от Маргелана, у мазара ходжи Магыза, и, сделав привал, созвал военный совет.
Он сидел на почетном месте, накинув на плечи шубу и вытянув вперед забинтованную сломанную ногу. Сидел и мрачно молчал, хотя вокруг него все говорили, спорили, давали советы. Обращались к нему, а он молчал. Да и что можно сказать. Плохо все. Очень плохо. Народ в смятении. Войско раскололось. С одной стороны донимает зима, с другой — Искебул-паша. И пятиться некуда.
В конце концов участники совета разделились натрое.
Первые поддерживали Абдылла-бека, который предложил оставить Коканд и отступить в сторону Оша и дальше, в горы, к кочевым племенам.
— Какая в том польза для нас? — говорил Абдылла-бек. — А вот какая: мы спокойно перезимуем, наберем войско, а на будущий год весной хлынем на равнину в одно время с весенними водами. Если нам удастся это осуществить, повелитель, тогда нечего бога гневить. Подумайте сами…
Тесть Исхака Музафарша возражал Абдылла-беку, но не по существу. Он тоже предлагал уходить, только в другом направлении — на Каратегин, откуда его самого изгнал в свое время его же брат Раим. Теперь Музафар надеялся при помощи оставшейся у Исхака военной силы в пять тысяч человек вновь захватить Каратегин и поставить Раима на колени.
— Прекрасная земля наш Каратегин. Богатая земля. Мы проведем там зиму, отдохнем, а весной, как хорошо сказал бекзада, вместе с полой водой хлынем на равнину. Не менее двадцати тысяч войска наберем мы в Каратегине, плохо ли вернуться с таким войском в Фергану?
Советник Мадамин возражал им обоим:
— Хорошо, уйдем мы в Ош и потом в горы либо подадимся в богатый Каратегин, подумайте, повелитель, на что мы обречем оставшийся здесь, на равнине народ? Можем ли мы бросить его на произвол жестокой судьбы? Простите, о счастливый повелитель, но, по нашему мнению, поскольку столица страны Коканд, нам не следует покидать его. Оставшись в Коканде, мы явимся опорой и надеждой для всего народа и, возможно, продолжим борьбу против проклятого Насриддина, против жестокосердного угнетателя-губернатора.
У всех трех точек зрения нашлись сторонники. Споры шли долго. Исхак, тихонько поглаживая сломанную ногу, посматривал на спорящих исподлобья; подозрения обуревали его, в нем бушевала ярость, сходная, должно быть, с той, которая охватывает загнанного и раненого зверя. "Кто стал предателем? Один из тех, кто сидит здесь, рядом со мной, и произносит ласковые, дружеские слова, один из них предатель. Кто же?.."