— Берегите его… Берегите…
Стараясь не показать никому, что лицо его мокро от слез, бросил себя одним рывком в седло и погнал чубарого аргамака.
Окончательно искоренить повстанчество должен был карательный отряд под командованием генерала Скобелева — "Зимняя экспедиция". К отряду присоединился в качестве проводника и помощника Насриддин со своими отборными джигитами.
Два дня перед этим шел густой снег. Умылась им прекрасная Ферганская долина и теперь сияла белизной, как платье невесты. Издали хорошо видны были разбросанные по долине селения. Из тех, что поближе, доносился даже лай собак. Воздух морозный. Отряд длинной черной змеей тянулся по белому снегу.
Едва приблизились к селению Найман, навстречу отряду вышли жители. Их было немало, и впереди — согбенный старик с белой бородой до пояса. Руки у всех прижаты к сердцу, и в знак чистоты намерений — все перепоясаны белыми платками.
Генерал Скобелев придержал коня. Рядом с ним остановился Насриддин. Генерал молча смотрел на жителей Наймана. А Насриддин весь кипел от злобы и ненависти, дергался в седле. "Чего медлит этот русский? Чего смотрит и не отдает приказ уничтожить их всех?…" Люди стояли с видом покорным и даже безразличным — ведь от них никак не зависело решение их судьбы. Белобородый старец опустился в снег на колени, поклонился и заговорил:
— Будьте милосердны, о сыновья Адама!
Бледный от холода толмач перевел его слова. Скобелев насмешливо вздохнул. Старик ждал ответа, дрожа и от холода, и — еще больше — от волнения. Ждали, стоя на коленях, и все прочие.
— А-га! — сказал Скобелев. — Ну? Кончили воевать?
Еще до того, как прозвучал перевод, старик по голосу генерала понял, что милости ждать нечего и, набравшись смелости, поднял голову, взглянул в голубые круглые глаза генерала. И в этих глазах увидел гнев. Тогда старик заговорил снова:
— Ни с того ни с сего огонь не вспыхнет, так говорят наши мудрецы. Наш хан был жесток, вот отчего в народе было волнение. А еще, о счастливый сын Адама, наши мудрецы говорят: повинную голову меч не сечет. Мы стоим перед вами на коленях с повинной головой, старые старики и малые дети да несчастные вдовы, и просим вас о пощаде.
— Что?! — выкрикнул вдруг Насриддин. Но Скобелев все не отдавал никакого приказания, и Насриддин поджал хвост, хоть глаза у него и горели, и если бы взгляд мог убивать, старик был бы сражен наповал. Выслушав переводчика, Скобелев ответил:
— Бунтовщикам Пощады нет! Вырезать всех до одного…
Переводчик не то не знал, как перевести, а скорее не в силах был выговорить этот приказ, но только он промолчал, и когда старик поднял на него вопрошающий взгляд, отвернулся.
С одной стороны солдаты, а с другой — джигиты Насриддина начали окружать толпу. Люди забеспокоились, заметались, но их остановил спокойный голос старика:
— Опомнитесь! Сопротивление бесполезно. Опомнитесь…
Первым вырвал саблю из ножен Насриддин. И началась кровавая резня. Никто не убегал, не кричал. Только сабли с жутким свистом разрезали ледяной воздух. Снег покраснел от крови…
Когда очередь дошла до белобородого старца, Скобелев крикнул:
— Его не троньте! Я оставлю его живым. Это самое сильное наказание…
Селение было окружено. Плач и крики женщин и детей неслись над ним. Из хлевов выгоняли скотину, из домов тащили что под руку попадет. Ревели коровы, словно чуяли — пришел их последний день. Выли собаки.
Когда из людей в живых никого не осталось, Скобелев приказал поджечь селение.
Не спаслась ни одна собака. Не осталось в живых ни одной кошки, пытавшейся убежать из огня, забраться на дерево.
К вечеру карательный отряд, погрузив добычу и гоня захваченный скот, покинул Найман — вернее, то место, где он стоял до этого страшного дня. На пепелище остался один лишь древний старик; по белоснежной бороде его текли смешанные с кровью слезы.
В следующих селениях уже никто не выходил навстречу. Узнали, должно быть, люди о судьбе Наймана, потому что бежали поспешно в сторону одетых снегом гор, бежали, оставляя на произвол судьбы дома и хозяйство, невзирая на стужу. Одно за другим миновал карательный отряд брошенные селения.
Достигли селения Маасы. Пусто. Только собаки рыщут. Ревет голодная скотина.
Из бедного на вид дома выскочили три мальчика и, завидев отряд, с плачем кинулись бежать.
Убегали они по направлению к холмам, то и дело оглядываясь. Впереди старший, лет пятнадцати, позади — младший из троих, ему лет восемь, не больше. Этот маленький увязал в снегу чуть ли не до подмышек, выкарабкивался, плакал, но продолжал свой путь.