— Да, конечно, — тихо говорит Джульетта. Она пытается рассмеяться, но ей не удается этого сделать. Жаль, что я не могу дотянуться до нее; жаль, что я не могу притянуть ее в свои объятия. Мне хочется защитить ее… мне хочется, чтобы у меня была возможность заботиться о ней, но теперь это кажется невозможным.
— Как бы там ни было, — говорит Кенджи, — когда мы выступаем?
Это привлекает мое внимание.
— Ты с ума сошел, — говорю я ему. — Никуда ты не пойдешь.
— Что за чушь.
— Ты едва можешь самостоятельно стоять на ногах!
— Я лучше умру там, чем буду сидеть здесь как какой-то идиот.
— Кенджи… — пытается сказать Джульетта.
— Кстати, я слышал, что, по слухам, Уорнер прошлой ночью убрал отсюда к чертям свою задницу, — Кенджи смотрит на нас. — О чем это толкуют?
— Да, — говорю я, мое настроение ухудшается. — Кто знает. Я никогда не считал хорошей идеей держать его здесь в заложниках. Еще глупее было доверять ему.
Кенджи поднимает бровь.
— Сначала ты оскорбляешь мою идею, а затем и идею Касла?
— Это были плохие решения, — говорю я ему, отказываясь отступать. — Плохие идеи. Теперь нам приходится за это расплачиваться.
Кенджи решил взять Уорнера в заложники, а Касл решил выпустить его из комнаты. И теперь мы все страдаем из-за этого. Порой я думаю, что все это движение возглавляет кучка идиотов.
— Откуда мне было знать, что Андерсон с такой охотой сможет позволить своему собственному сыну сгнить в аду?
Я невольно вздрагиваю.
Сегодняшним утром я не могу вынести напоминания о своем отце и о том, что он был готов сделать со своим собственным сыном. Я сглатываю желчь, поднимающуюся вверх по моему горлу.
Кенджи замечает это.
— Ох, эм… прости, чувак… я не хотел говорить об этом таким образом…
— Забудь, — говорю я ему. Я рад, что Кенджи жив, но иногда мне хочется лишь одного: надрать ему задницу. — Может быть, тебе следует вернуться в медицинское крыло. Мы скоро уходим.
— Я никуда не пойду, кроме как на поверхность.
— Кенджи, пожалуйста… — снова пытается Джульетта.
— Нет.
— Ты ведешь себя безрассудно. Это не шутки, — говорит она ему. — Некоторые люди сегодня умрут.
Кенджи смеется, смотря на нее.
— Я извиняюсь, но ты действительно пытаешься учить меня реалиям войны? — он качает головой.
— Ты забываешь о том, что я был солдатом в армии Уорнера? Ты имеешь хоть какое-нибудь представление о том, как много всякого сумасшедшего дерьма мы видели? — он указывает жестом на меня. — Я прекрасно знаю, чего ожидать от сегодняшнего дня. Уорнер был сумасшедшим. Если Андерсон хотя бы вдвое хуже своего сына, то тогда мы ныряем прямо в кровавую бойню. Я не могу бросить вас, ребята, в такой ситуации.
Джульетта замирает, ее губы приоткрыты, глаза широко распахнуты, заполнены ужасом. Ее реакция кажется слегка чрезмерной. С ней сегодня определенно что-то не так.
Я знаю, что частично ее чувства связаны с тем, что произошло с Кенджи, но внезапно я перестаю испытывать уверенность в том, что все дело только в этом. Что нет чего-то такого, о чем она мне не рассказывает. Я не могу в полной мере прочесть ее.
Но, опять же, мне кажется, что я уже какое-то время не могу прочесть ее в полной мере.
— Он действительно был настолько плохим?.. — спрашивает Джульетта.
— Кто? — спрашиваем мы с Кенджи одновременно.
— Уорнер, — говорит она. — Он действительно был таким безжалостным?
Боже, она так сильно одержима им. Она питает какой-то странный, непонятный мне, интерес к его запутанной жизни, и это сводит меня с ума. Я уже чувствую, как во мне поднимается гнев, раздражение — даже ревность, — и это нелепо.
Уорнер даже не человек; мне не следует сравнивать себя с ним. Кроме того, она совершенно не в его вкусе. Он, вероятно, съел бы ее заживо.
Кенджи, кажется, не испытывает той же проблемы, что и я. Он смеется настолько сильно, что уже практически хрипит.