Да, я определенно волнуюсь.
Как бы там ни было, Кенджи, по крайней мере, выполняет свою задачу: мы уже невидимы. Но сейчас самое время обнаружить место действий и присоединиться к ним. В воздухе отчетливо слышны звуки выстрелов, поэтому мы уже знаем, в каком направлении нам необходимо двигаться. Никто ничего не говорит, но мы и без этого знакомы с правилами: мы сражаемся для того, чтобы защитить ни в чем неповинных людей, и для того, чтобы выжить. И ни для чего больше.
Дождь действительно очень мешает. Он становится все быстрее и сильнее, капли дождя стучат по моему лицу, застилая мне обзор. Я едва могу нормально видеть. Я пытаюсь стереть воду со своих глаз, но от моих действий нет никакого толка. Воды слишком много.
Я знаю, что мы становимся все ближе и ближе к соединениям. По крайней мере, в этом я могу быть уверен. В поле моего зрения появляются очертания строений, и я чувствую, как во мне поднимается волнение. Я до зубов вооружен и готов драться — готов сделать все необходимое для того, чтобы свергнуть Восстановление, — но я не стану лгать: я по — прежнему немного переживаю из-за того, что мы сами выбрали не самый оптимальный вариант.
Джульетта никогда прежде не делала ничего подобного.
Если бы я мог что-нибудь решать в этой ситуации, то я отправил бы ее обратно на базу, к Джеймсу, где она была бы в безопасности, но она не стала бы меня слушать, даже если бы я попросил ее об этом. Кенджи и Касл постоянно сыплют комплиментами в ее адрес, желая воспользоваться ее помощью, тогда как на самом деле им не следовало бы этого делать, и, честно говоря…
Это опасно. Нельзя заставлять ее думать, что она может делать подобные вещи, потому что, в действительности, это может погубить ее. Она — не солдат; она не умеет сражаться, она на самом деле понятия не имеет о том, как пользоваться своими способностями, а это только еще больше все усугубляет. Это все равно, что дать малышу динамит и посоветовать ему шагать в сторону огня.
Так что — да, я волнуюсь. Я действительно переживаю из-за того, что с ней что — нибудь случится. И, может быть, и с нами. По инерции.
Но никто меня никогда не слушает, поэтому мы здесь.
Я вздыхаю и медленно продвигаюсь вперед, испытывая раздражение. Я слышу пронзительный крик, раздающийся вдалеке. Повышенная готовность. Кенджи сжимает мою руку, и я отвечаю ему тем же, чтобы дать ему знать, что я понял.
Соединения возвышаются прямо перед нами, и Кенджи тянет нас вперед до тех пор, пока мы не оказываемся возле задней стены блока. Здесь есть небольшая навесная крыша, которая прикрывает нас от дождя. То, что мы занимаемся всем этим в такой дождливый день, можно списать на мою дерьмовую удачу.
Моя одежда промокла настолько сильно, что мне кажется, будто я наделал в свои штаны. Кенджи слегка пихает меня своим локтем, и я снова сосредотачиваюсь. Я слышу звук распахивающейся двери, и напрягаюсь; моя рука машинально опускается на мое оружие. Мне кажется, что мне уже миллион раз доводилось сталкиваться с подобным, но я никогда к этому не привыкну.
— Она — последняя, — кричит кто-то. — Она пряталась здесь.
Солдат вытаскивает женщину из ее дома, и она продолжает кричать. Биение моего сердца учащается, и я сильнее сжимаю в руке свое оружие. Это отвратительно — то, как некоторые солдаты обращаются с местными жителями.
Я понимаю, что он выполняет приказы — действительно понимаю, — но бедная женщина молит о пощаде, а он тащит ее за волосы и кричит на нее, приказывая заткнуться.
Стоящий рядом со мной Кенджи едва дышит. Я бросаю взгляд в сторону Джульетты, и только потом осознаю, что мы все еще невидимы. Поворачивая голову, я замечаю еще одного солдата. Он бежит трусцой через поле и подает сигнал первому парню. Не тот сигнал, на который я надеялся.
Дерьмо.
— Брось ее ко всем остальным, — говорит второй солдат. — Затем сообщим, что эта область чиста.
Внезапно он исчезает, поворачивая за угол, и здесь остаемся только мы, первый солдат и женщина, которую он удерживает в заложниках.
Остальные солдаты, должно быть, вывели остававшихся здесь местных жителей еще до того, как мы пришли.