И вот казалось бы – ему ясно дали понять, что всё – время вышло. Не наглей, мужик! Ан на тебе. Не мог смириться. Хотелось еще. И еще. И еще.
Оттого и приезжал к ней каждую ночь. Торговался с судьбой. Выпрашивал еще немного. Одну ночь, один час. Надеялся. Надежда – вообще самое коварное чувство из всех возможных. Она действительно умирает последней. Душишь ее, душишь. Давишь ее, давишь. Эффекта – ноль.
Всё ему казалось, что выбежит сейчас его Ведьма навстречу. В распахнутом пальто и развевающимися на ветру волосами. Обнимет ладошками своими махонькими его щеки с недельной щетиной, в глаза посмотрит так мудро – мудро, будто всё на свете знает, и он выдохнет наконец. Успокоится. И снова жадно возьмет то, на что не имеет никаких прав.
Знаете, если людям, снедаемым глубокой тоской, улыбается счастье, они не умеют скрывать этого: они набрасываются на счастье, словно хотят сжать его в объятиях и задушить из ревности. Артур подпадал под эту категорию.
Сучья надежда подержать в руках свое счастье всё еще теплилась в нем. До сегодняшней ночи.
Просто в какую-то секунду, глядя на расплывающийся в пелене дождя женский силуэт, он почувствовал ее. Предсмертную агонию своей Надежды.
***
-Спасибо, Марио! Чао! – Катя попрощалась с услужливым итальянцем и поспешила выйти на улицу, в противном случае, охочий до общения Марио задержал бы ее на неопределенно долгий срок.
На первом этаже бизнес-центра, который принадлежал ее отцу, располагалась прекрасная итальянская кофейня, где варили отменный маккиато и выпекали вкуснейшие печенья с орехами, шоколадом или изюмом. Солнцева нашла неоспоримый плюс в потере веса – теперь можно было не отказывать себе в сладком даже за ужином. Нет, килограммы уходить перестали, но вот вернуть себе былой вес никак не удавалось. Хотя Катя не переставала стараться, для чего и баловала себя вкусностями по окончании скучнейших рабочих будней.
Солнцева едва не расплескала кофе, пока открывала дверь, а открыв, задохнулась от перепада температур – июньская духота вкупе с непередаваемым ароматом раскаленного за день асфальта несколько отличались от офисного климат-контроля.
Катя снова, как и все предыдущие три месяца, предпочла пешую прогулку до дома своей желтой ласточке. Это уже превращалось в своеобразную традицию. С утра она всё равно добиралась до работы с отцом, а на охраняемой стоянке за свой автомобиль можно было не переживать.
Катя так и не съехала от родителей. Чего греха таить – позволила себе побыть инфантильной. Ее кормили, обстирывали и только что в попу не целовали. К тому же, отношения с мамой вроде бы начали налаживаться. Во всяком случае, явно наметился просвет. Нет, Катя не простила мать за то, что она бросила ее младенцем. Но постаралась понять.
Да ее отец не подарок. Да, он немного тиран и сторонник домостроя. И таки да, наверное, молоденькой двадцатилетней девушке, полной здоровых амбиций, тяжело было согласиться с его требованиям сидеть дома и сузить свой мир до годовалого ребенка и его самого. Тут еще открылись новые обстоятельства, изменившие Катино восприятие ситуации: оказывается, мама хотела уйти, забрав ее с собой, но отец с подобным раскладом согласен не был. А против его связей и денег, которые имелись в больших количествах уже тогда, противопоставить ей было нечего.
Злиться на отца не имело смысла. Он такой. И всегда был таким. И всегда будет. Его можно только принять. Или же не принять, навсегда лишившись человека, который тебя вырастил.
А насчет мамы…Катя просто решила, что не хочет питаться ее чувством вины. Желудок не в состоянии это переварить. Насыщение не приходит. Может, в таком случае стоит изменить философию своего питания?
И у нее получилось. Они стали проводить много времени вместе. Девушка делиться личным не спешила, но мамины откровения выслушивала с благодарностью. На выходных, вот, занимались совместным шоппингом. Кате было так удивительно, что никто не тыкал в них пальцем. Мама с дочкой пришли за покупками. Дочка крутится перед мамой в новеньком платьице. Подумаешь. Что в этом такого? В порядке вещей.
А Катя потом всю ночь рыдала в подушку. И, как оказалось, не только она. На следующее утро обе женщины "радовали" отца и мужа красными опухшими глазами.
Такая удивительная штука – жизнь.
Кстати, платьице то она купила. Оно было канареечно-желтого – а какого же еще – цвета, и как нельзя лучше подходило для цветущего лета. К нему они с мамой подобрали сумочку в тон, сумасшедшей красоты босоножки на шпильке и несколько подходящих к образу аксессуаров. Неудивительно, что прохожие мужчины сворачивали себе шеи.