В ответ на «жертву» Лавруша огрызался:
— Говорил муж Майи… Она что, Львовна у тебя по батюшке?
— Тиграновна.
— Видишь? Жертва, Колик, ты… Прожить пять лет в здании, где прописано сто две страны, — и ни одной не трахнуть?..
— А ты теперь трахаешь странами?
Лавруша прищурил глаз и ловко вдел нитку в игольное ушко.
— «Жизнь хороша еще и тем, что можно путешествовать». Прочел на Мор-вокзале в Сочи…
— Мудрец познает мир, не выходя со двора.
И Колик бросал взгляд на меня.
Несмотря на мое уклонение от Шавасаны, в нашем эфемерном треугольнике намечалась двусторонняя связь.
Впрочем, и до того земелю своего Колик за глаза называл исключительно кличками — всякий раз новыми: Спящий Красавец, Святогор, Яйца-По-Пуду-Работать-Не-Буду, Синьор Кундалини. Остановился на не сразу понятной: Вечнозеленый.
Причем, в лестной форме:
— Что там наш Вечный? На кого наточил карандаши?
На заднем плане Колик, надев для тепла пальто, в котором выглядел персонажем рассказа «Убийцы» (Хемингуэя), сортировал свои конспекты, тогда как я, сидя на его «батуте», который по прямому назначению он здесь ни разу не использовал, вел беседу с одной заочницей, заглянувшей к Лавруше, но обнаружившей меня — проявившего галантность. Ладная светло-русая волжанка. Вся в черном. Свитер, юбка и шерстяные чулки. Губы намазаны, но только от мороза — вазелином. Фривольности с моей стороны не проявлялось никакой. Строг, отвлечен. Разве что не смог не напомнить о существовании запретного романа «В круге первом»: волжанка писала курсовую по Данте Алигьери, но путала содомитов (круг VII) со сладострастниками, наказанными почему-то даже меньше, чем чревоугодники: всего-навсего кругом II.
Колик, которому наша беседа почему-то не очень нравилось, хлопал тем временем подвижными частями секретера. Высыпал в свой разъятый портфель гремучее содержимое ящичков. Сновал между мной и девушкой в своем черном пальто. Наконец подобрал полы, сел на корточки и потревожил собеседницу. Натягивая подол, заочница подняла сомкнутые ноги, из-под которых был вытащен чемодан Лавруши. Что меня слегка удивило — а впрочем, ведь земели. Заглаживая юбку, волжанка продолжала перечислять пороки и круги, когда Колик перебил ее, протягивая мне мою «Суть дела» со словами: «В целом ничего, но вызывает сомнения один момент…»
«Момент» Колик заложил пальцем, взамен которого я вставил свой. Сюрприз едва не выпорхнул наружу, но я успел поймать и распластать на странице фото. Черно-белый глянец. Голая девица. В той же позе, что сидящая передо мной волжанка. На таком же эмгэушном диване. Н-нет? Я не поверил своим глазам, но это была именно она. Сидящая в свитере, под которым у нее на фото все было голо, как в той песне. Равно как под юбкой, которую она тянула на колени, переводя глаза с насупленного Колика на меня и, видимо, чувствуя недоброе, хотя заподозрить, конечно, не могла того, что явлена нам сразу в двух ипостасях.
— Момент истины. Сан Саныч…
— Вы так полагаете?
— А давайте призовем на помощь нашу милую гостью.
— Конечно! Если я чем-нибудь смогу… — привстала девушка.
— Тут темный момент покаянной исповедальности, — сказал я. — Метанойа.
— О! Это меня интересует! В православии или католицизме?
Но я захлопнул книжку.
Как только остались мы одни. Колик поспешил предупредить мое возмущение:
— Просто не хотел, чтобы вы попали в дурацкое положение, оказавшись в фарватере у нашего атомного ледокола…
Колик запер дверь на Лаврушину «собачку» — любовница привезла ему из Италии специальную латунную вставку в замок, чтобы ни оперотряд, ни комендантша не смогли застать врасплох.
Положил чемодан на диван.
— Кундалини в действии!
Поднял крышку и глаза — чтобы увидеть мою реакцию. Надеюсь, глаза на лоб у меня не полезли, хотя ничего подобного в жизни я не видел. Почти доверху Лаврушин чемодан набит был наготой. И глянцевой, и матовой, но черно-белой. То есть, бело-серой. Не порнографией — нет. По нынешним временам, вполне целомудренными снимками, и даже не без претензий на фотоискусство в жанре «акта». Но тогда, в январе 1972-го, я, конечно, был очень впечатлен. И было очень странно под завывания пурги созерцать напластования голых девушек.