Но есть основания подвергнуть такой взгляд сомнению.
Действительно, этика Ветхого Завета носит ярко выраженный родовой характер. Это мораль рода, готового противопоставить свои собственные интересы интересам как любого другого социума, так и всего человеческого общества в целом. «Казни египетские“, которые во благо Израиля обрушивает на фараоново царство Моисей, – одно из ярчайших проявлений именно такой морали. Мораль рода не видит решительно ничего предосудительного в том, чтобы попрать все и вся ради себя. Вот, древняя клинопись ассирийских царей: «34 сильных города, а также небольшие города, которым и числа нет, я осадил, захватил, опустошил, разрушил, сровнял с землей, предал огню. Дымом от пожаров, как страшным ураганом, покрыл я свод широкого неба“. Или вот: «Я засыпал вражеских воинов дождем стрел, превратив их тела в решето… Я перерезал им глотки, как баранам. Как нить, перерезал я их драгоценную жизнь. Как бурный поток, разлившийся от дождей в пору созревания, так текла по широкой земле их кровь, пролитая мной. Горячие кони моей упряжки шли в потоке их крови, как по реке. Колеса моей боевой колесницы, давящей все злое и плохое, купались в их крови и испражнениях. Трупы их воинов, как трава, завалили поле. Срезав, как огурцы, их детородные члены, в ничто превратил я их детородную силу. Руки им я отрезал“.
Все эти «подвиги“, на века высекаемые в камне, – предмет прямой гордости родовой морали. И нет ничего парадоксального в том, что Ашшурбанипал «Владыка Вселенной, царь Ассирии, которого бог Ашшур и богиня Нинли наделили исключительной властью“, основатель крупнейшей библиотеки своего времени, что собрала – в оригиналах или в копиях – едва ли не всю шумерскую и аккадскую литературу, какую тогда еще можно было отыскать, начитаннейший человек, сам занимавшийся исследованием глубин прошлого, хвалится и вот этим: «Оставшееся население… я перебил. Разрубленным мясом их тел я накормил собак, свиней, волков, стервятников, птиц небесных и рыб в пресноводном море“. Многим ли эти деяния отличаются от «подвигов“ Иисуса Навина в Ханаане? А ведь между ними пролегло более пяти столетий…
Но что говорить о родовых пережитках, вполне извинительных общей неразвитостью древнего социума, если даже в позднеантичное время народ, достигший и ныне непревзойденных высот в развитии культуры, противопоставлял себя по сути дела всей вселенной варваров. При этом последним определялась роль рабов, эллинам – их повелителей. «Прилично властвовать над варварами грекам“, – читаем мы не только у греческого драматурга; эта же мысль кладется в основу политического учения одного из величайших мыслителей Эллады. Впрочем, совсем еще недавно мораль тоталитарных государств не просто оправдывала – воспевала вещи, куда более страшные чем и «египетские казни“ и кошмар апокалипсических видений Иоанна. Что стоит, например, вот это:
Так что отпечаток родовой этики до сих пор еще вполне явственно различается практически на любой морали, ибо любая мораль – это мораль группы, готовой поступиться интересами всех во имя своих собственных.
Нравственность же не имеет ничего общего с родовой организацией общества. Нравственность в принципе отвергает ее, ибо признает только один род – Род Человеческий в целом, не деля его на своих и чужих.
Нравственность появляется только там, где появляется личность. Личность же или, говоря иным языком, имманентным иррациональному сознанию, субстрат тех начал, которые характеризуют не тело, но самую душу человека, не возникает сразу, то есть тотчас же по завершении собственно антропогенетического процесса. Восходя по лестнице эволюционного развития, биологический предшественник человека со временем окончательно порывает со своим чисто животным прошлым, но потребуются, вероятно, еще долгие тысячелетия, прежде чем наделенное сознанием существо обретет душу. Мораль – это закон рационально организованного сознания. Ее веления не подчинены позывам животной плоти существа, взошедшего на качественно новую эволюционную ступень, и все же многие императивы морали сохраняют свою – пусть и облагороженную – связь именно с ними. Нравственное же начало – это принцип существования человеческой души, а значит, оно столь же отстоит от обычной морали, сколь она сама от потребностей физиологии.
Несмертная человеческая душа, или, что в глазах материалиста то же самое, личность формируется лишь в процессе разложения родового строя. Причем это не просто случайное совпадение во времени двух разнонаправленных движений – именно формирование личности оказывается своего рода ферментирующим фактором, ускоряющим разложение родовой организации бытия. Личность с самого начала предстает как альтернатива роду, как прямое его отрицание. Да и что, в самом деле, может быть общего между «коллективистским“ «Я“, осознающим себя лишь как интегральная часть некоторого большого целого, которое только и обладает самостоятельностью, и «Я“, осознавшим себя как гордая суверенность, способная противостать едва ли не всей Вселенной в качестве абсолютно равной ей ценности? Что может быть общего между ничтожностью, гордящейся тем, что она – «миллионная часть тонны“ (Е.Замятин) и монадой, способной уравновесить весь мир?
Таким образом, становление личности, или, точнее, некоторой таинственной субстанции, способной страдать даже там, где есть полное удовлетворение плоти, предстает как величайшее, поистине этапное событие – и не только в собственной истории человеческого общества. По-видимому, возникновение Жизни, становление Человека, формирование его Души – это все равнопорядковые явления. Формирование личности завершает собой один и одновременно открывает какой-то другой, новый, этап в развитии всего Большого Космоса. Нравственный же закон, впервые (для того мира, средоточием которого было Средиземноморье) прозвучавший в откровениях христианского вероучения, предстает в этом плане как своеобразная декларация становления. Именно эта декларация оказывается решающим свидетельством принципиально нового исторического свершения; до ее появления можно говорить лишь о последовательных количественных изменениях, которым еще только предстоит переполнить старую – родовую – меру.
Отсюда понятно, что нравственность и в самом деле может вызревать в лоне старой, родовой, этики, как в рамках, скажем, физико-химических форм движения может зарождаться великая тайна жизни, но, вызревая здесь, она отнюдь не становится их прямым линейным продолжением. Групповая мораль – во всех ее модификациях (от родовой до классовой) – и нравственность представляют собой формы самосознания принципиально разных начал организации живой материи. И, как человеческую мораль нельзя сводить к простой преформации принципов саморегулирования чисто стадного бытия, так нравственность не может быть сведена к линейному, количественному видоизменению морали. Совсем не случайно поэтому гордости родового сознания:
противостоит в его рамках просто преступная аксиома В.Соловьева: «лучше отказаться от патриотизма, чем от Совести“. Между тем уместно вспомнить, что еще совсем недавно за исповедание такой веры можно было угодить и в пыточную камеру, и на эшафот.
Да, нравственный закон – это своеобразная декларация, но не только становления. Повторюсь: формирование человеческой души открывает собой новый этап долгого исторического пути (больше того, как кажется, вообще новый этап в развитии всей Вселенной). Очевидно, целью этого движения как раз и предстает впервые сформулированный христианским вероучением завет, и только полная реализация всех его императивов может исчерпать сегодня обозримую перспективу и открыть какие-то новые горизонты перед человеком, еще так недавно осознавшим себя как действительная суверенность. Пока же мы находимся, вероятно, лишь в самом начале движения, ибо и до сих пор нравственный идеал предстает как сущность, реальная достижимость которой – по меньшей мере в обозримом будущем – оспаривается даже теоретической мыслью. До сих пор обычная групповая мораль даже в философских словарях успешно заменяет собой общечеловеческую нравственность. Определенные основания для этого, впрочем, имеются: как Жизнь, зародившись на первобытной Земле, со временем изменила весь ее облик, так и нравственность, на протяжении двадцати столетий взаимодействуя с моралью, не могла не наложить на последнюю какой-то свой специфический отпечаток. Поэтому и мораль уходящего столетия далеко не всегда оправдывает то, что составляло гордость ветхозаветных героев.