В этот же день объявился Беда. Он появился у меня вечером. В брюках синего габардина, заправленных в сапоги, самодовольный, попахивая коньячком. Не иначе, дело какое-нибудь удачно провернул. Только глаза, как всегда, — злые, с угрозой.
— Все отдыхаешь, москвич? — по-прежнему совершенно игнорируя Нину, обратился он ко мне.
— Отдыхаю, за тем и приехал, — в тон отозвался я, никак его не называя.
Это была моя маленькая месть за пренебрежительное обращение. Он меня по имени не называет и я его не буду.
— Ой ли, только за этим? — немигающие глаза Беды уставились мне в переносицу, на скулах заходили желваки.
Меня в жар бросило. Неужели пронюхал? Тяжело будет тогда выбираться отсюда. Я почему-то легко краснею по любому поводу, прав ли, виноват ли, все равно. Иной раз даже от мысли, что обо мне могут плохо подумать. Начав краснеть, краснею еще больше уже от одного ощущения, что покраснел. Выгляжу в таких случаях довольно глупо. Многих, наверно, мой вид наводит на размышления. Скверное качество. В последний год стал с ним бороться. Только чувствую — краснеть начал, дыхание сдерживаю и в одну точку смотрю. Помогает, хотя все равно привлекаю к себе внимание.
Вот и в данный момент покраснеть для меня равносильно провалу. Беда всех тонкостей моего характера не знает, а объясняться смешно. Если ему действительно что-то известно, мои объяснения только усилят подозрения. Однако, к удивлению, я не покраснел, ибо висевшее напротив мутное зеркало отразило нормальный цвет моей физиономии.
Тогда, совсем осмелев и словно не замечая прозрачного намека, я буркнул:
— Еще за тем, чтобы с тобой водку пить.
Некоторое время Беда изучающе рассматривал меня, потом встал и, не прощаясь, направился к двери. У порога он повернулся и, ни слова не говоря, махнул рукой, приглашая выйти за ним. Глаза Нины выразили тревогу. Я ободряюще подмигнул ей и вышел.
— Ты какого хрена за мной шпионишь? — от Беды вновь остро пахнуло спиртным.
— Я? За тобой? — сыграл я довольно натурально, тем более, что и сам пока не представлял, о чем он толкует.
— У матери чего выпытывал, около избы шлялся?
У меня даже от сердца отлегло.
— Неужели зайти к тебе нельзя? — обиженно пожал я плечами. — Порыбачить вместе хотелось, потолковать. Другие ведь заходят, а я уж скоро уезжать собираюсь.
— Заходят, заходят, — передразнил Беда. — Кого я приглашаю, те и заходят, а тебе еще приглашения не было. Ишь ты, фраер московский, — он довольно болезненно ткнул меня пальцем в живот.
Теперь подошло самое время обидеться. Похоже, меня хотели взять на испуг. Я пошел к двери.
— Да погоди ты, — остановил меня Беда. — Так, говоришь, уезжать собрался? И скоро ли?
— Через пару дней. В Москву съездить хочу по одному делу, — неожиданно для самого себя ответил я. — А что?
— Просьбу одну выполнишь? Бутылка за мной.
— А почему ж нет, — так это равнодушно бросил я, хотя сердце даже замерло на секунду.
— Посылку небольшую одному другу передашь в Москве.
«Вот оно. Свершилось, — ликовал я в душе. — Дождался все-таки!»
— Передам, конечно. Давай адрес и посылку, — фамильярно похлопал я Федьку по плечу.
— К отъезду будет. Когда приносить?
— Поеду послезавтра с утра, — наобум ответил я, больше всего опасаясь, как бы он не передумал.
— Ладно, жди, найду тебя, — и Беда растаял в темноте.
Постояв еще минут пять, я зашел домой. Возможные варианты последующих действий проносились в голове со скоростью киноленты. Связь по моей инициативе предусматривалась только в исключительном случае. Я должен был позвонить из сельсовета якобы своему приятелю в город. Уже звонок становился сигналом необходимости немедленной встречи. С Шустовым встречаться запрещалось категорически. Теперь же я сам поставил себя в сложные условия. Впереди ночь, может, еще и день. Беда принесет посылку, по-видимому, завтра. Не исключено, что кто-нибудь понаблюдает за мной. Идти днем в сельсовет, пожалуй, глупо. В такой ситуации могут раскусить. Тем не менее я обязан сообщить начальнику о случившемся немедленно, не дожидаясь посылки. Неизвестно ведь, откуда он будет ее брать, а узнать это для наших крайне важно. Пожалуй, надо связаться с Шустовым, другого не придумаешь.
— Пойду покурю, — как бы нехотя сказал я, потягиваясь и словно раздумывая, идти или нет.
Жена Трофимыча никак не реагировала на мои слова, продолжала заниматься стиркой.
На улице было темным-темно. Фонари поблизости не горели, и лишь на краю двора светилось небольшое окошко черной баньки, приспособленной Трофимычем под мастерскую. Он обычно трудился там допоздна.