Примерно тогда же он решил окреститься. Что именно подвигло его на это, Витек точно не знал: то ли зрелище великого страдания, которое ему довелось наблюдать в очередях к Харрису, то ли разговор о Боге тогда, на вокзале, а может, и то, что однажды, придя на могилу отца, он увидел склонившуюся над соседним холмиком молодую женщину, которая долго молилась, а потом распрямилась с просветленным, спокойным, невольно приковывающим внимание лицом. Он преодолел много трудностей, окрестился и, когда остался один в костеле, начал, опустившись на колени, молиться - по сути, впервые в жизни.
- Я сделал все, - вполголоса обратился он к Богу. - Окрестился. Теперь я здесь. И прошу Тебя: будь! Только об одном и прошу Тебя: чтобы Ты был. Никогда ни о чем Тебя не стану просить, только будь!
На одной из вечерних встреч, в большой квартире психиатра, где сильным голосом пел песни щуплый блондин, он увидел темноволосого парня, своего сверстника. Когда тот в толчее проходил мимо него, Витек тихо его окликнул: "Даниель..."
Юноша остановился. Он не узнавал Витека, но это и вправду был Даниель. Они вспомнили летний лагерь, Краснуху и молодую воспитательницу; по лицу Даниеля было видно, что все это ожило в нем; вышли они, как и положено, порознь, Витек немного подождал на углу и увидел подходящего к нему Даниеля с женщиной лет тридцати.
- Моя сестра, - сказал Даниель.
- Вера, - сказала женщина.
- Витек, - сказал Витек.
Даниель приехал на похороны давно уже расставшейся с отцом матери, которая тихо скончалась в маленькой квартирке на окраине Лодзи. Соседи нашли ее только спустя несколько дней, обнаружив под дверью четыре бутылки со скисшим молоком. Веру мы уже знаем. Это она сказала Бузеку, что рана его отца, которую она минуту назад увидела в ванной, выглядит так, словно из его ладони вытащили вилку.
Они пошли к Витеку домой, и Даниель ночь напролет рассказывал про свою Данию. У него там было все, отец строил автострады, но оба, а особенно он, Даниель, не могли избавиться от пронзительной тоски и ощущения, что они где-то слишком далеко. Даниель говорил, как по-датски будет "кофе" и " молоко", как сказать: "Я приехал в Лодзь неделю назад на похороны матери, а завтра должен уехать и не знаю, когда вернусь", а под утро все заснули на одной тахте. На рассвете Витека разбудил тихий плач. Это Даниель, уткнувшись лицом в плечо сестры, плакал во сне, а может, наяву. Утром Витек проводил их на вокзал. Пока Даниель покупал билеты, он спросил Веру:
- Приедешь в Лодзь?
- Через месяц. Ровно через месяц.
- Я хотел бы с тобой встретиться...
Даниель вернулся с билетами. Вера первой высунулась из окна вагона и сказала: " Разыщи меня".
В том месяце Витеку снова принесли книжки.
- Мы думали, ты причастен к провалу типографии, - сказал Марек, - но теперь знаем, что нет.
Витек очень болезненно воспринял это подозрение. Книги он разнес, но на вопрос, будет ли продолжать работать в типографии, ответил, что не хочет.
Он нашел Веру спустя месяц. Они пошли на "Дзяды", а выйдя, долго молчали. Потом Вера сказала, что у них потрясающая история.
- У кого это "у них"?
- У вас, у тебя, у всех.
Она спросила, знает ли Витек что-нибудь о своих предках. Он знал. Они сражались в восстаниях. Дед - участник "чуда на Висле", а отец бился с немцами под Познанью, в армии генерала Кутшебы .
- А я ничего не знаю, - сказала Вера. - Мама мне не рассказывала, а я не успела спросить. Я ниоткуда. Ты, наверно, не понимаешь, что значит "ниоткуда".
Витек остановился.
- Я тут живу неподалеку, - сказал он. - Твой поезд уходит через час. Хочешь, чтобы я тебя проводил, или обождешь у меня?
- Я могу сегодня не ехать. Пойдем к тебе, - сказала Вера спокойно.
Она осталась в Лодзи на несколько дней. Снова должен был приехать Харрис, и Витек оказался в числе организаторов его приема. На этот раз Харрис намеревался пробыть в Лодзи всего один день, а желающих оказалось больше, чем в прошлый раз. Витек снова зашел к тетке с пропуском, но тетка снова отказалась, а когда он выходил от нее, придержала его за плечо.
- Она еврейка? - спросила тетка, показывая на дверь его комнаты.
- Да, - сказал Витек.
- Многие из них были великими коммунистами.
- Знаю, тетя.
Вера уехала, когда развернулась активная работа. На вокзале в Варшаве ее ждал Бузек. У него было странное выражение лица, глаза блестели, он словно бы не замечал жену. Сказал, что уже третий день ее ждет, но чувствовалось, что это мало его трогало.
- Я же звонила, - сказала Вера.
Бузек не ответил; только когда они встали в очередь на такси, он наклонился к ней.
- Я знаю, кто это тогда отцу...
- И что?
- Получит по заслугам.
Бузек засмеялся. Вера взглянула на него.
- Я ничего не сделала с маминой квартирой, - сказала она.
- А чем же ты занималась?
- Изменяла тебе.
Подъехало такси. Бузек втолкнул в него Веру.
- Поезжай домой, - сказал он. - Жди там.
И захлопнул дверцу. Подъехало другое такси.
- На Медову Гуру, - оказал он водителю.
Так сложилась бы судьба Витека, если бы охранник с железной дороги раньше выпил чай в тот день несколько лет назад. Может, он еще теснее связался бы с теми, кто печатал книжки и бюллетени, а может, и нет. Может, собирал бы деньги с надежных людей и, скрупулезно пересчитав их, отдавал организаторам сбора средств. Может, участвовал бы в специальных богослужениях и с высоко поднятой головой выходил из костела, гордясь тем, что он делает для людей во имя лучшей жизни. Но, возможно, он сделал бы только то, о чем мы узнали, прочитав эти несколько машинописных страниц. И ничего больше.