Разум подсказывал, что надо вставать, а животный инстинкт запрещал шевелиться. Победила гордость. Решив, что стыдно умирать в такой нелепой позе, она рывком села на кровати и мгновенно увидела синицу, которая раскачивалась в чашке люстры под потолком.
Вернувшиеся с прогулки Ирка с мамой оцепенели. Пес тихонько завыл. По гостиной с гиканьем носилась Алина с полотенцем в руках, периодически подпрыгивая из-за всех сил. Варварские движения были хаотичными и явно не подчинялись никакому европейскому ритму. Загадка разрешилась, как только в коридор вылетела желтогрудая пичуга и со всего маху влепившись в зеркало, обвалилась к лапам Черчилля.
– Ирка, это ведь плохая примета, когда птица залетает домой? – спросила Лариса Александровна, когда они вышли из дома, выпустить синичку.
– Брось ты, Ларка, не придумывай. Выпускай, видишь, она уже оклемалась.
Птица взмыла ввысь, едва разжался кулак и они пошли домой.
– Это ведь к чей-то смерти, – неожиданно вспомнила Ирка.
Воронцов, в отличие от многих провинциалов Москву знал и любил. Каждый визит, как бы не был загружен график, он использовал, чтобы гулять по столице. Разумеется, был и Кремль, и Тверская и Арбат, но больше всего его манили не туристические Мекки, а тихие московские переулки. Исходив вдоль и поперек, Бронные, Чистопрудный и Гоголевский бульвары, влюбившись в Патриаршие пруды, он неизменно возвращался в заветный Спиридоньевский переулок. Если бы кто-то спросил его, где он хотел бы жить, вообще на планете Земля, то он ответил бы что здесь. Однажды он смехом рассказал об этом Лехе, а тот даже не улыбнулся. Гораздо позже, наткнувшись на объявление о продаже трехкомнатной квартиры на втором этаже его любимого трехэтажного особнячка, он понял почему. Попытавшись представить себе эту сумму и сколько надо ее копить, он рассчитал, что ему пришлось бы работать еще лет сто после кончины.
За последние годы Москва дико изменилась. Набережные, сливающиеся воедино, перетекающие одна в другую, пешеходные дорожки, футуристические скамейки, свободный от рекламных растяжек горизонт – все это восхищало и радовало. Он искренно переживал за мэра, которого только ленивый не пинал за каждый сделанный шаг. Пожили бы в его родном городе, где все градоначальники были из серии – обнять и рыдать. Удивительный народ – москвичи, что им не сделай все не так. Даже новые станции метро и то воспринимали в штыки, видишь ли подземка прошла по любимой собачьей площадке, на которую они в детстве бегали играть со своими Тузиками. А не хотели бы одну станцию, которую строили лет двадцать, да так и не открыли!?
Даже Петр Первый его ни мало не смущал, усатый великан может и не был шедевром, но за долгие годы он к нему привык и находил уместным в выбранной «локации» – словечко, которое он подцепил в столице и привез, щеголяя, на историческую родину. Единственное, что неизменно заставляло его морщиться – это задницы лошадей, омываемые фонтаном напротив Александровского сада и какой-то калечный конь под Жуковым.
В этот визит он непременно хотел добраться до Нескучного. В последний раз он бесславно продул в шахматы беззубому дедку в «Ладье» и надеялся встретить старого висельника вновь.
Здорово, что он снова в Москве, а если бы не Леха – вряд ли бы отпустили. Кудряшов появился на пороге главка минута в минуту. Они обнялись и зашли внутрь. В новом здании Воронцов был впервые и с интересом разглядывал каждую деталь. Приемная пустовала, но ее наличие поразило Воронцов не меньше самого кабинета.
– Кучеряво живешь, Алексей Иванович, ничего не скажешь, – присвистнул Воронцов, усаживаясь в кожаное кресло за длинным переговорным столом. Кудряшов, обогнув г-образный выступ сел напротив и улыбнулся, глядя как его товарищ отталкивается от стола, а потом подъезжает обратно зацепившись за его край.
– Крепость рессор проверяешь? – улыбнулся он.
– Ага, – немного смутившись, ответил Воронцов.
– А мог бы быть на моем месте, – серьезно сказал Кудряшов.
– Не мог, это место занято тобой – попытался отшутиться Воронцов.
– Я бы тебе освободил, а сам бы перебрался повыше, может еще не поздно Кеш?
– Ты каждый мой приезд об этом спрашиваешь и если десять лет назад было поздно, то что уж сейчас об этом говорить.
– Ладно, как знаешь, рассказывай, что нового?
– Ты про работу?
– Про работу, Кеш, про работу. Про личное мы дома поговорим, Надежда к восьми стол накроет. Велела не опаздывать.