— Случилось что-нибудь? — спросил Редько.
Все-таки разные они были: Иван Федорович — всегда неторопливый, очень обстоятельный человек, взвешивающий каждый свой шаг, как будто от этого зависело бог знает какое важное дело, хотя ему, может, всего и надо было, что переставить какой-нибудь флакон с одной полки на другую, или тужурку в шкафу перевесить, или решить, наконец, потеплее ли сегодня одеться; Володин же, напротив, хотя и был вроде бы суховато-сдержанным и спокойным, а все не оглядываясь решал, сплеча, и неважное и важное дело — всякое, кроме своего штурманского (тут он в неторопливости и осмотрительности мог, пожалуй, и с Редько поспорить). Непонятны были Володину в других людях разные сомнения, бесила чужая нерешительность, и вообще он частенько, как считал Редько, по пустякам вспыхивал.
— Случилось?! — взвился Володин. — «Случилось» — это от слова «случай». Понимаешь? Это — когда ничего не случается, а однажды вдруг происходит. А тут — почти каждый день: «Штурман, мне непонятно...», «Штурман, снова ваш Филькин...», «Штурман, почему...» Он скоро обвинять меня будет в плохой погоде. Или... или в приезде командующего.
«Он» — это был командир, Редько сразу понял.
— Ужас какой! — улыбнулся Иван Федорович.
— Я с тобой как с другом, — сказал Володин, — а ты...
Тут уже Редько не сдержался: удивительно было, до чего может человек слепым и непонимающим быть!
— Какой же ты все-таки идиот, Сергей Владимирович, — спокойно сказал он и даже как-то грустно посмотрел на Володина. — Это же надо...
Была все же на свете какая-то несправедливость: если бы к нему кто-нибудь так относился, как Букреев к Володину, неужели же он, Редько, этого бы сразу не почувствовал? не заметил? не понял?
— Он же... Он же прямо любуется, когда ты свою прокладку ведешь, — сказал Редько. — Он же любит тебя!
— Ты в своем уме, Иван? — Володин даже не возмутился. — Он — меня — любит?! Шутишь!
Володин с надеждой посмотрел на Редько, потому что если Редько действительно пошутил — все оставалось как было и все, в общем, было понятно — такой уж характер у Букреева, такой уж он крутой, и с этим ничего не поделаешь. А иначе, если это не шутка, если Иван не пошутил сейчас, — ничего не было бы понятно, неясностей же Володин не любил.
— Ты вот и с женщинами так, — осуждающе сказал Редько. — До того привык, чтобы тебя любили, что уже и не воспринимаешь. Это уже для тебя как что-то должное. Мол, само собой... Ну присмотрись ты когда-нибудь, Серега! Ведь чувствуется, как он к тебе относится...
Нет, не похоже было, что Редько шутил сейчас.
— Вот здесь, — показал Володин на свой загривок. — Вот здесь чувствуется!
Редько молчал — он всегда так упрямо молчал, когда считал, что прав, и спорить с ним, что-то ему доказывать в такие минуты было бесполезно. Да и захотелось вдруг допустить, что, может быть, в чем-то, хотя бы чуть-чуть, Редько прав.
— Эх, Иван... — Володин махнул рукой. — Знаешь, лучше бы он ко мне никак не относился. Вот бы служба пошла! — Володин даже зажмурился, представив себе на миг, какая бы легкая пошла у него служба. — Мед, а не служба. А так... Хоть на другой корабль беги.
— А что? — Редько как-то по-детски хитро закосил глазами. — Может, и стоит подумать...
— Подумать... — Володин помолчал и виновато, не глядя на Редько, сказал: — Плавать-то все-таки с этим хочется, с ним... Ты чего улыбаешься? Возле него действительно моряком будешь, этого не отнять...
— А ты сам тоже хорош, — сказал Редько. — Филькина уже совсем заездил.
— Почему? — Володин пожал плечами. — Как говорит командир, офицера делаем.
— Вот-вот. Два сапога — пара... Только каждый по отдельности об этом не знает. Не догадывается.
— Что? — не понял Володин.
— Ничего. Филькин и так неплохой парень.
— Ну, знаешь!.. О враче ведь тоже можно сказать, что он неплохой человек...
— А разве это не важно? — Редько с удивлением посмотрел на Володина.
— Важно, — кивнул Володин. — Но если кто-нибудь из моих близких должен будет лечь под его нож, то меня — да и того, кто ложится на операцию, — интересует все-таки, какой он специалист, этот врач. Этот хороший человек.
— Н-ну... — согласился Редько.
— И вообще, все мы, наверное, не такие уж плохие люди. Дрянь всякая здесь долго не удерживается. Сама уходит, или ее уходят. Ты не заметил?
— Интересно у тебя получается, — с сарказмом сказал Редько. — «Плохие люди на лодках не служат». Так?
— Так. Как правило — так.
— «Я служу на подводной лодке... Следовательно, я...»? — Редько укоризненно покачал головой.
— Да не в этом же дело, — отмахнулся Володин, начиная уже сердиться. — Просто надо быть офицером, а не только неплохим парнем. И свое дело надо знать. В конце концов, даже для того, чтобы всегда возвращаться в свою базу.