Светланка с интересом слушала о своей неизвестной или просто забытой детской жизни, удивляясь, почему сама не помнит, а потом, заглядывая ему в глаза, спросила:
— Ты хочешь, чтобы я была доброй? Да?
Он улыбнулся, подумав, что все оказалось проще: не общие рассуждения ей нужны, а вот — хочет ли он, именно он, чтобы она была доброй... Или не так понял? А как тогда?..
— «Если я не буду добрый, если ты не будешь добрый...» — сказал он вслух. — Ты не знаешь, откуда это?
— Откуда? — спросила она.
— Я вот и сам не знаю...
Попрощавшись с дочерью, Букреев выключил свет, проверил, не тянет ли от форточки, и вышел.
«Она и так добрая», — думал он о Светланке. Это уж не в него, видно. Скорее, в Ольгу...
А все-таки часто ему казалось, что он лучше, острее, чем жена, чувствует, когда Светланке бывает плохо, и, чувствуя это, Букреев многое ей молчаливо прощал, чего Андрею в ее возрасте, наверное, не будет прощать. Считалось, что балует...
Ольга сидела у телевизора, внимательно смотрела какую-то передачу и даже не обернулась.
— Все. Заснули, — весело сказал Букреев. — Можно и об личной жизни подумать.
— Сам виноват, — сказала Ольга, не отрываясь от телевизора. — Видишь их редко, вот и потакаешь.
Нет, все-таки она на что-то обиделась.
Ссориться им почти не случалось, никаких особенных недоразумений не бывало, разве по пустякам, да и то она всегда умела вовремя уступить, как-то сгладить его резкость, а тут — на тебе, целый вечер!
Может, на ней платье новое, а он не заметил? На это она обижалась иногда. Могла обидеться.
Букреев внимательно присмотрелся, показалось, что действительно, кажется, новое, — он вообще не запоминал, во что она одевалась, — и, желая показать, что все же обратил на это внимание, Букреев сказал:
— А красивое платье! Где это тебе удалось?
Ольга оглянулась, поняла, что он серьезно сказал, уничтожающе спокойно ответила:
— У меня это платье уже второй год. — И снова отвернулась к телевизору.
— А... а совсем как новое, — пробормотал он, не зная теперь, как выйти из этого дурацкого положения. Во всяком случае, решил он для себя на будущее, лучше уж проглядеть ее новое платье, чем вот так ошибиться.
В продолжение своей пятнадцатилетней супружеской жизни он кое-что все-таки постиг и уже понимал, например, что если Ольга вдруг говорила, когда они собирались куда-нибудь в гости, что ей совершенно нечего надеть, то это, скорее всего, означало, что пора ей шить или покупать что-то новое. Он только всякий раз удивлялся (и все еще продолжал удивляться) этой наивной хитрости, не понимая, почему она прямо не может сказать об этом или, вернее, зачем она вообще говорит, если он никогда не бывал против очередной ее покупки, да и попросту никогда не вникал во все это...
Букреев подошел, взглянул на экран — футбольный матч передавали, — пожал плечами и сел в кресло. Перебирая стопку книг на журнальном столике, он спросил как можно безразличие:
— Что-нибудь случилось?
— С чего ты взял?
Он некоторое время смотрел на нее, потом демонстративно переставил кресло, сел спиной к телевизору и решил почитать, а она — пусть себе как хочет.
— Что-то Андрюшка покашливает, — сказала Ольга.
— Не заметил... — Книга его заинтересовала. — Я в его годы тоже кашлял. Покажу завтра Ивану Федоровичу.
— При чем тут Редько? Рая неплохой педиатр... Она сегодня слушала Андрея и сказала...
— ... что Нинка продает свой бежевый костюм... Или что-то в этом роде, — раздраженно договорил Букреев. — И что у Андрея нет ничего страшного. Твоя Рая не Андрея смотрит, а об очередной шубке думает. Вся страсть у нее в эти тряпки ушла.
— Чего вдруг ты чужими страстями стал интересоваться?..
— А что, и теоретически уже нельзя?
— Твои офицеры почему-то всегда лучшие специалисты, — сказала Ольга. — Если штурман — то лучший в базе, если доктор...
— Плохих не держим. Ты выключишь телевизор?!
— Почему? Интересная передача...
Кресло под ним затрещало, он повернулся, смотрел некоторое время на экран, потом на жену и спросил:
— Оля, что с тобой? Ты же ненавидишь футбол!