Букреев включил прибор, — хотелось еще все-таки и увидеть на экране то, что слышали и о чем доложили акустики, — повернул ручку индикатора, зеленый луч развертки медленно и легко пробежал по кругу, ни за что не цепляясь и не давая всплесков.
Лодка в это время чуть клюнула как будто носом, или это Букрееву просто показалось, но он все же сказал строго:
— Не тонуть, боцман!
Переключив тумблеры станции, Букреев начал поиск в указанном акустиками секторе и вскоре увидел небольшой, еле заметный всплеск на экране прибора. Сартания, как всегда, был и на этот раз точен. На следующий год в академию просится... Вот так постепенно и остаешься один и все сначала начинаешь...
— Право на борт, — скомандовал Букреев.
Почти моментально он ощутил крен лодки на правый борт, как будто рулевой уже наперед знал, какая последует команда.
— Курс тридцать!
— Есть курс тридцать градусов, — отрепетовал рулевой.
Букреев чуть покосился на него, одобрительно кивнул, — молодец, Новичков! — увидел, что одобрение рулевым понято, и подумал, что раз еще и боцман на горизонтальных, то здесь можно не беспокоиться: глубину на атаке подержит исправно.
Впрочем, точно так же Букреев подумал бы, наверно, почти о любом моряке, ведь как бы там ни было, что бы ни случалось иногда с кем-то из них в отдельности, он достаточно твердо знал, был уверен, что в море они сделают все на совесть, да и немыслимо было бы плавать без такой уверенности...
А Сартания все молчит почему-то...
Букреев передвинул рукоятку машинного телеграфа на «малый», чтобы акустикам не мешал шум своих же винтов.
— Спасибо... — негромко, как бормотание, как вздох благодарности, послышалось из динамика, но сказано это было с чувством: Сартания по достоинству оценил помощь.
Командующий, усмехнувшись, посмотрел на Букреева, — мол, что это у вас, командир, за нежности на лодке? — а Букреев, стараясь не замечать этого, сказал по трансляции:
— На здоровье, Сартания. Но жду другой благодарности.
— Есть, товарищ командир, — понял Сартания. — Классифицируем цель...
Теперь так: удачно пройдет атака — командующий и не вспомнит об этой неуставной вольности, а вот если что-то не получится... «Все должно получиться, — перебил себя Букреев. — Только скорее бы...»
— Шум винтов атомной подводной лодки! — торжественно и громко доложил Сартания.
— Давно бы так! — удовлетворенно сказал Букреев.
Он чуть вопросительно взглянул на командующего, — пора, кажется, начинать? — но тот, как показалось Букрееву, сразу принял недоступно официальный вид: тебе выходить в атаку, а не мне, и я еще посмотрю, как ты будешь действовать.
Но на самом деле мысли командующего были заняты совершенно другим сейчас: что-то не там она обнаружена, эта цель, да и вообще слишком рано появилась лодка, с которой предстояло работать...
— Боевая тревога, старпом! — приказал Букреев.
— Есть боевая тревога! — Варламов нажал на кнопку ревуна, Букреев поморщился от режущего, неприятного сигнала тревоги, с нетерпением пережидая, когда же он прекратится, дождался наконец и сразу услышал, как ожила лодка.
Через минуту пошли уже доклады в центральный пост о готовности к бою. Четко и ритмично заработал крепкий, очень сложный, а значит, в чем-то все же и хрупкий механизм из людей и приборов, где быстрота не должна была стать торопливостью, но где даже и спокойная размеренность все-таки была очень продуманной, расписанной наперед быстротой, и все это часами, месяцами, годами прилаживалось друг к другу, тщательно выверялось и — повторялось, повторялось не одну сотню раз.
Букреев чувствовал сейчас свою лодку от матроса до старпома, и это его ощущение корабля и людей, он знал, имело такую же четкую обратную связь.
Возбуждение, которое нарастало в нем с каждой секундой, шло от него и передавалось каждому человеку, и во всей нервной, пульсирующей цепи не могло быть, да и не было сейчас ничего незначительного, неважного, второстепенного, и все понимали это не хуже, чем он.
Все могло идти в экипаже отлично, но если не удается торпедная атака — зачем же тогда все их недосыпания, их ежедневная служба, зачем вообще эта лодка, для чего тогда здесь они сами?