— Полицейского застрелили средь бела дня. Даже для психа это из ряда вон выходящий поступок.
— Психа?
— Да ладно вам, Чарльз.
Нина перестала пользоваться официальной терминологией примерно с тех пор, когда ей пришлось помогать извлекать из мусорного бака чернокожего мальчишку. Парень пролежал там неделю, в такую же жаркую погоду, как и сегодня. Его мать опознала тело, а три недели спустя покончила с собой, бросившись с моста. Это случилось несколько лет назад. Монро же до сих пор старался употреблять нейтральные определения для тех, чьи деяния приводили к гибели целых семей.
— Как вы его еще назовете? Человеком неадекватного поведения?
— Нужно действовать быстро, — сказал Монро, не обратив внимания на ее слова. — Убийство полицейского средь бела дня. Этот человек больше не отдает себе отчета в том, что делает, и нужно как можно скорее его найти.
Нина закатила глаза. Да, конечно, не отдает себе отчета в своих действиях и прямо‑таки умоляет, чтобы его поймали. И тем не менее его нигде нет. Самым значительным расследованием, в котором она до сих пор принимала участие — по крайней мере официально, — было дело о серии убийств, совершенных «мальчиком на посылках» в 1999–2000 годах. Здесь же, в Лос‑Анджелесе, и тогда она тоже работала вместе с Чарльзом Монро. Тогда Чарльз также высказывал подобные предположения о человеке, лишившем жизни трех умных и практичных девушек, не оставив никаких следов. После этого он совершил еще несколько убийств, а затем исчез, и его так и не удалось поймать. Монро перешел на другую работу, с повышением. Родители девушек продолжали жить надеждой, что убийца все же будет найден.
— Вопрос в том, будут ли еще жертвы?
— Да, вполне возможно. Я же говорю. Если только…
— Нет, я имею в виду — убивал ли он кого‑то до нее? Если это конец — то где начало? Что привело его сюда? Откуда он вообще взялся?
— Этим уже занимаются другие, пока мы с вами тут разговариваем.
— К тому же мы до сих пор не имеем понятия, кто она.
— Ни сумочки, ни каких‑либо вещей, кроме старой пижамы. Придурок за стойкой утверждает, что ни разу ее не видел. Как только ее немного приведут в порядок, сделают фото, к вечеру с ним выйдут на улицы. Знаете, что за штука была у нее во рту?
Нина покачала головой, ощущая на языке медный привкус. Ей доводилось видеть немало трупов, некоторые в таком состоянии, что ей даже не хотелось об этом вспоминать. Изнасилование воспринималось почти как должное. Но если жертве засовывали что‑то в рот или уродовали глаза, лицо или руки — это означало, что убийца бросает вызов обществу, словно говоря всем: «Смотрите, что я сделал». Ей казалось, будто это часть некоего магического ритуала, направленного на то, чтобы изменить мир.
— Жесткий диск, — сказал Монро. — Маленький, такой же, как в ноутбуках. Один из наших техников узнал его еще до того, как его вынули из ее рта.
— Никаких отпечатков?
Он покачал головой.
— Все чисто. Но сейчас в лаборатории выясняют, что еще он может нам дать. Для начала — на нем есть серийный номер. Он где‑то изготовлен, где‑то куплен. И естественно, на нем могло кое‑что остаться. К вечеру будем знать.
На этот раз он заметил выражение лица Нины.
— Он оставил его там с определенной целью, Нина. Давайте работать дальше.
Он встал, одновременно набирая на мобильнике еще один номер. Нина подумала, что ей сейчас не хотелось бы быть на месте телефона Чарльза Монро, слишком уж неблагодарная была у того работа.
Она допила кофе, заметив критический взгляд Монро.
— Что такое, Чарльз?
— Как ваша рука?
— Все отлично, — раздраженно ответила она.
Он спрашивал вовсе не о руке — он напоминал ей о незавершенном деле и о том, почему возобновились их профессиональные отношения, и она это поняла.
— Как новенькая.
Он хотел сказать что‑то еще, но тут ему ответили по телефону, и он пошел прочь, разговаривая на ходу. Кто‑то сейчас убеждался в том, насколько хорошо Монро умеет командовать, насколько он владеет собой и насколько он сейчас на своем месте.
Шагая следом за ним, Нина проверила свой собственный телефон раз уже, наверное, двадцатый. Увидев, что наконец‑то пришло сообщение от Зандта, она быстро вывела его на экран.
«Я во Флориде», — говорилось там.
— О, черт бы тебя побрал, — пробормотала она, сунула телефон обратно в сумочку и вышла под палящие лучи солнца.
Глава 05
Я поселился в отеле «Армада» на Пауэлл‑стрит, в центре Сан‑Франциско, недалеко от Юнион‑сквер. Отель привлекал своими высокими ценами, а также парнем в форме испанского солдата, стоявшем на тротуаре у дверей. Проходившие мимо туристы фотографировались вместе с этим костюмированным красавцем, вероятно, для того, чтобы дома рассказать друзьям, что они здесь были. К тому времени, когда я наконец устроился, было уже достаточно поздно для того, чтобы заниматься делами, и я пошел прогуляться.
Шагая по улице, я размышлял о том, что стало мне известно за последние месяцы. Получалось, я ошибался почти во всем, что касалось моей собственной жизни. Я считал, что родился в семье Дона и Бет Хопкинсов в северной Калифорнии, где те вели спокойную размеренную жизнь. Они подстригали газоны во дворе, держали машину в чистоте и покупали достаточно материальных благ для того, чтобы боги коммерции были к ним благосклонны. Отец занимался торговлей недвижимостью и, после того как я покинул дом, продолжал добиваться определенных успехов, продавая дорогие дома, пока автокатастрофа не оборвала жизнь его и матери. Однако на следующий день после похорон, когда я пришел в их дом, пытаясь понять, что делать с ним дальше, я нашел записку, спрятанную таким образом, что обнаружить ее мог только тот, кто очень хорошо знал моего отца.
В записке коротко сообщалось, что они не умерли.
Подобное известие относится к тем, которые хотел бы услышать каждый — вернее, каждый, чьим отношениям с родителями препятствует лишь расстояние, — и этого было достаточно, чтобы остаток дня я потратил на обыск дома. Я нашел видеокассету, оставленную отцом в видеомагнитофоне у него в кабинете, и именно тогда я понял, насколько ошибался относительно собственной жизни. Ошибался — или преднамеренно был введен в заблуждение.
Я считал себя единственным ребенком. Однако часть видеозаписи показывала меня вместе с братом того же возраста, братом, которого умышленно бросили на городской улице где‑то в конце шестидесятых.
Я считал гибель моих родителей случайностью. Оказалось, что они не мои родители и что это не случайность. Они стали жертвой группировки, к которой принадлежал мой родной отец тридцать пять лет назад. Эта группировка именовалась «Соломенные люди», и они считали себя единственной частью человечества, не зараженной вирусом, ставящим совесть выше хладнокровного индивидуализма, который они полагали неотъемлемо присущим человеку. Думали ли они так на самом деле или же это являлось лишь удобным прикрытием для жестоких и безнравственных поступков — осталось невыясненным. Однако ясно было, что группировка эта весьма богата и обладает хорошими связями. Не менее очевиден был тот факт, что их главарь, называвший себя Человеком прямоходящим, но которого более точно можно было бы назвать именем Пол, тот самый мой брошенный брат, — невероятно опасен. За день до гибели Бобби Найгарда мы вместе смотрели правительственную видеозапись, содержавшую сведения о жестоких преступлениях, совершенных за последние двадцать лет. Расстрелы, взрывы, массовые убийства. Мы видели, что Человек прямоходящий присутствовал при многих из этих событий, всем своим видом выражая безмолвное торжество. Вдобавок ко всему он выступал в роли поставщика для обитателей Холлса, группы людей — среди которых, насколько мне известно, были и женщины, — совершавших обдуманные и хладнокровные серийные убийства. И в довершение всего он выглядел в точности так же, как и я.