На Атхоеке, несомненно, есть плантации крупнее, и прибыли они, вероятно, приносят гораздо больше. Но при этом единственный чаевод, который счел, что имеет право обратиться ко мне напрямую, вообще не продавала своего чая.
— Видимо, это непростое дело, — заметила я, — сбор и производство. Ваши работники должны быть весьма квалифицированными. — Рядом со мной гражданин Сирикс едва слышно кашлянула, слегка подавившись последним глотком супа.
— О да, капитан флота, они именно таковы! Вы понимаете, почему я никогда не стану плохо обращаться с работниками, они мне так нужны! На самом деле они живут в старом гостевом доме в нескольких километрах отсюда, за гребнем горы. — Маленькие оконца усеяли дождевые капли. Дожди шли только по ночам, сообщила мне база Атхоек, и дождь всегда заканчивался вовремя, чтобы листья успевали просохнуть для утреннего сбора.
— Как мило, — учтиво ответила я.
Я поднялась до восхода солнца, когда небо было жемчужно-розовым и бледно-голубым, а озеро и его долина еще лежали в полумраке. Воздух — прохладный, но не холодный, и у меня уже больше года не бывало достаточно места для пробежки. Это вошло в привычку, когда я пребывала в тетрархии Итран, где спорт был предметом религиозного почитания, а упражнениями для их игры в мяч — молитва и медитация. Здорово вернуться к этому, хотя здесь никто в такую игру не играет и даже не знает о ее существовании. Я направилась по дороге к низкому гребню неспешной трусцой, со вниманием к правому бедру, которое поранила год назад, и оно не вполне зажило.
Перевалив через гребень, я услышала пение. Один сильный, высокий голос отдавался эхом от каменистых обнажений и прокатывался над полем, где работники с корзинами, перекинутыми через плечо, быстро срывали листья с кустов высотой по пояс. По крайней мере, половина из них — дети. Песня на дельсиге являла собой жалобу певицы о том, что предмет ее страсти целиком и полностью предан кому-то другому. Это характерная вальскаайская тема, в типичных для радчааи отношениях такого не встретишь. И эту песню я слышала прежде. Она вызвала у меня острое воспоминание о Вальскаае, о запахе влажного известняка в изрытом пещерами районе, где я побывала в свой последний визит на планету.
Певица, очевидно, была и дозорной. Когда я приблизилась, слова изменились. По-прежнему на дельсиге, в значительной степени, как я знала, непонятном для надсмотрщиков.
Я рада тому, что мое лицо никогда не принимает выражения непроизвольно. Это было так умно сделано, точно вписано в размер песни, что я не удержалась бы от улыбки, выдав, таким образом, что все поняла. А так я продолжала бежать, вроде как ничего не замечая. Но наблюдая за работниками. Кажется, все до одного — вальскаайцы. Сатира певицы на меня предназначена этим людям, и она была спета на вальскаайском языке. На базе Атхоек мне сообщили, что все полевые работники Фосиф — вальскаайцы, и тогда это показалось мне странным: не то, что некоторые из них могли быть вальскаайцами, но то, что все они — оттуда. Увидев воочию подтверждение, я вновь ощутила, что это неправильно.
В подобной ситуации хранилище, полное вальскаайцев, должны были либо разделить на части между дюжинами различных плантаций и других мест, которые нуждались в их труде, либо содержать в режиме анабиоза и раздавать потихоньку десятилетиями. Здесь должно было находиться, быть может, полдюжины вальскаайцев. Вместо этого, казалось, здесь их в шесть раз больше. И я ожидала увидеть несколько самирендов, возможно, даже ксхаи, или ичана, или представителей других групп, потому что до аннексии здесь наверняка имелось больше народов.
Также не должно было наблюдаться такого резкого разделения между внутренней и наружной прислугой: снаружи, как я видела сегодня утром и накануне, работали только вальскаайцы, а внутри дома — все самиренды и несколько ксхаи. Вальскаай аннексировали сотню лет назад, и к этому времени по крайней мере некоторые из первых ссыльных или их дети должны были бы пройти испытания или дослужиться до других должностей.