А еще у Захара были душехранители. Трое этаких мордоворотов, почти одинаковых: серые веретенообразные тела, треугольные головы с глазами на стебельках, по две пары рук у каждого, а ног нету, так левитируют… Где таких страшилищ берут — загадка. Обычно все здесь более-менее по-человечески выглядят, Гарсия вот только урод в семье… да еще Рубилы на людей не похожи. Но Рубилы, по-моему, и не люди вовсе… в смысле, даже не бывшие люди, а что-то вроде местной травы, но хищное.
— Здравствуй, Джек…
Он ожидал меня в «кабинете», выглядевшем почти как нормальная комната. Захар покачивался в плетеном кресле-качалке и, казалось, дремал. Впрочем, стоило мне появиться в дверном проеме, как голова, склоненная на грудь, поднялась. Лица у Захара не было — гладкая серая поверхность, на резиновый пузырь похожая. Но тут у всех почти так: если помнишь свое лицо — долго на ничейной полосе не продержишься…
Я поздоровался.
— Мне порекомендовали обратиться к тебе, — голос у нашего местного воротилы был усталый и какой-то шепелявый, — говорят, ты хороший ныряльщик.
Я, честно говоря, не понял, это риторический вопрос или вступление, поэтому стоял и молчал, разглядывая комнату, и вспоминая, что изменилось с того момента, когда я впервые побывал здесь. Кресло было? Вроде, нет. Или все-таки было? А штука та на стене, на кривой кувшин похожая? Вот стол у окна точно был, и ковер на полу, клетчатый такой, с длинным неровным ворсом… я его хорошо запомнил. А кресло как-то в памяти не осталось.
— Джек! — в шепелявом голосе прорезались нетерпеливые нотки.
— Д-да, — очухался я, — ныряю, да. Но я был там недавно, может не получиться.
— Получится, — не допускающим возражения тоном заявил Захар, — мне нужен тот, кто сможет продержаться на той стороне как можно дольше.
— Так это как повезет, — опешил я.
— Я думаю, — Захар сделал театральную паузу, чтобы я успел насладиться моментом, — что это в ваших интересах… чтобы Вам повезло.
Я спустился по лестнице о трех невысоких ступеньках все из тех же бурых камней, стараясь не думать о том, из чего эти ступеньки сделаны. Гарсия ждал меня внизу, от нетерпения переливаясь мелкой острой рябью.
— Ну что, как? Что он от тебя хотел?
— А что, — желание повредничать не только не пропало после визита к Захару, но даже наоборот, усилилось, — ты не знал, зачем я Захару нужен? Тоже мне, друг называется.
— Ну, хорош трендеть. Зачем идешь?
— Пока не знаю. К Лешему послал. Знаешь такого?
— Лешому, — машинально поправил Гарсия и хмыкнул, — он ныряльщик, был. Хороший, вроде тебя. Только давно уже не ныряет. Интересно, интересно.
— Прямо зашибись, как интересно, — поежился я, — зато я теперь знаю, что такое «предложение, от которого невозможно отказаться».
Гарсия хохотнул.
Не все так просто с возвращением в мир живых. Тот, кто уже умер, не может вернуться назад. Легально не может. Поэтому сначала Ныряльщик ищет донора — живого человека, в тело которого можно на время «подселиться», подвинув душу и сознание хозяина. Не всякий человек подходит для того, чтобы стать донором, не всякая душа согласна пустить к себе непрошенного постояльца. Иногда чужое сознание столь ошеломлено вторжением, что сдает все позиции без боя. Тогда ты на время становишься тем, в кого вселился. А иногда бывает и так, что, сидя в чьем-то теле, и рукой-ногой-то двинуть не можешь без санкции хозяина, можешь лишь смотреть и слушать. Или контроль над телом получаешь только тогда, когда хозяин спит… Трудно это все. Живая душа всегда сильней мертвой: у нее есть железная сцепка с реальностью — живое тело, разъединить с которым душу может только смерть тела, а у тебя, мертвеца — лишь тонкая и зыбкая нить твоих воспоминаний, желаний и страстей. Поэтому обычно рано или поздно случается так, что живой хозяин берет «гостя» за эктоплазменную шкирку и выкидывает из своей оболочки. Тогда ты просыпаешься в холодном киселе Горьких полей, смотришь на хищные тени Рубил, мелькающие в отдалении, рвешь липкую паутину, опутавшую руки и ноги, и даешь побыстрее деру на свою твердую, ставшую уже привычным домом, ничейную землю, пока тебя не поймала серебристая змея с человеческим лицом и острым лезвием вместо хвоста, и не отсекла навсегда и от мира живых, и от мира призраков.