— Дурак ты еще, Сора. Тебе жизни учиться и учиться. Меня родители, кстати, любили, но держали в определенной строгости, как многих детей. Не баловали слишком, но и не запрещали лишний раз, а ты ребенок был избалованный, по тебе это сразу видно. Посиди тут, подумай о жизни, я тебе завтрак сюда принесу.
Я в шоке. Просто в шоке. Интересно, от завтрака меня рвать не будет? Он очень скоро вернулся. В руках у него были остатки торта и кока-кола. Вот это сюрприз! Я не понимаю: он плохой или хороший? Он смотрел, как я ем, сидя со мной на одном полу. Он сидит на полу… это что-то да значит. Когда я доел, он надел на ошейник цепь и слегка потянул. Я подался за ним.
— Я научу тебя получать удовольствия от секса со мной, от боли и от несвободы, но сначала…
Все-таки изобьет. Он завязал мне глаза и руки, все, что оставалось это идти туда, куда он меня тянет. Идти за ним. Он сильно укоротил цепь, так что она была где-то двадцать сантиметров. Он повел меня. Я сначала не хотел идти, но постоянно обо что-то ударялся. Под конец я сдался и шел строго, как мне велела цепь, и больше я не получал ушибов. Он положил меня на пол и снял с меня одежду.
— Не сопротивляйся, а то будет больно, расслабься.
Он сделает это. Он связывает меня. Странно: связывает и ноги, ведь так он не сможет тогда войти в меня. На тело легла пленка, та, в которую еду заворачивают, мне так кажется. Он закутывает меня.
Он полностью закутал и ушел, наверное, ушел, я не слышал. Я ничего не вижу и не слышу. Вообще ничего. Сколько мне так нужно будет пролежать? А сколько пролежал? Время по странному ведет себя. Я ничего не чувствую. Так темно, нет света. А у меня открыты или закрыты глаза? Хидеки… отпусти меня. Пытаюсь выбраться, но веревки и пленка слишком крепко держат меня. Я не чувствую своего тела. Это ужасно. Я закричал, чтобы услышать свой голос, но на мне были одеты наушники звукоизоляционные, вот только я не заметил, как Хидеки их одел, а, может, просто, я не кричу? Я покричал еще, но звука нет. Выпусти меня, выпусти меня, отпусти, я все сделаю, освободи – кричал я или просто думал, что кричал. Мне было плохо, одиночество начинало меня съедать, я хотел слышать чей-нибудь голос, чувствовать прикосновения. Отпустите меня, я долго не смогу…
Прошло очень много времени. Сначала с меня сняли наушники, я услышал его дыхание, затем ножик разрезал пленку и веревку и снял повязку с глаз. Я открыл глаза, свет был приглушен, что хорошо. Я посмотрел на Хидеки и обнял его, он, наверное, улыбнулся, но я не видел. Я плакал, обнимая его, до меня не сразу дошло, что это он меня заставил погрузиться в этот бесчувственный ад, и вообще, что это Хидеки.
— Малыш, ну успокойся, — гладил он меня по спине, — хочешь в ванной расслабиться? Давай в ванной отдохнем.
Он взял меня на руки, а я все его не отпускал. Мне было страшно. В скором времени я почувствовал теплую воду… и поцелуй. Он целовал меня, а я отвечал; позволял хозяйничать его языку. Он целовал меня, даже когда я был в воде: она попала мне в нос, но он не дал мне подняться сразу к воздуху и продолжал целовать.
Когда у него закончился кислород, он позволил мне приподняться. Он теребил мои соски; проколы все еще болели. Я начал ощущать странные двойственные чувства: я принадлежу ему, может, я и не хочу этого признавать, но каждый мой вздох - с его разрешения. Его ласки так приятны, хоть и грубы и болезненны. Мне захотелось стонать от возбуждения, но я пытался сдерживать себя. Все мое тело было покрыто глубокими поцелуями и укусами. Он начал кусать мне губы: у него хорошо это получалось. Я вырывался, чисто символически, скорее - я просто извивался.
Вдруг, он вошел в меня; как больно! В воде, без смазки; по нему было видно, что он тоже испытывал дискомфорт, двигался медленно, с затруднением. Черт, как бы больно это не было, но удовольствие какое-то присутствовало. Он начал вставать и держал меня, не прерывая акт. Вот я уже у стенки; в качестве смазки он взял интимное мыло. Мы были в стоячей позе, когда половина моего тела была на весу.
— А! а! ах, Хидеки! А! – я не понимал, что я говорю, он закрыл мой рот рукой и начал двигаться грубее. Удовольствия меньше — боли больше.
Глава 25
Он прокричал мое имя… начал получать удовольствие. Он еще такой ребенок, забывает все, что с ним произошло. Взрослые злопамятны, и не умеют прощать в отличие от детей.
— Хиде… хиде… хиде… ки… А, а… а… оомм…
Да, стоны удовольствия смешиваются с болью, отлично. Он такой легкий. Я прижимал его к стенке и удерживал. Даже если он этого не осознает, Сора рад, что не получил физического наказания за свои слова; он рад, что я перед тем, как заняться с ним сексом, занимался любовью. Я прошептал ему на ухо: « Меня зовут «Хозяин». Он моргнул, будто говорил «да».
Я продолжил. Он еще ни разу не кончал, мы это поправим. Я устал стоя, и повалил его на пол. Он все еще стонал, но сказать «хозяин» не мог. Я начал двигаться более плавно, доставляя ему удовольствие больше, чем самому себе. Он что-то хотел сделать руками, но я убрал их. Мне бы уже давно кончить, но пока я не доведу его до оргазма - нельзя останавливаться. На кой мне это нужно? Я не собираюсь каждый раз прям из кожи вон лезть ради него, просто я хочу чтобы он понял: со мной может быть хорошо. Я наклонился к нему ближе и целовал, играя с пирсингом, да знаю, что еще не зажил. Мне скучно, так хочется, чтобы он от боли стонал, а не от удовольствия. Скучно… Я поставил его «раком», теперь хоть соски могу помучить, а он будет выть, как настоящая сука на «собачей свадьбе».
— Я… я… я больше… больше не могу… а… а… — его рука потянулась к своему члену, ишь чего захотел.
Я перехватил его руку и загнул так, что он упал лицом об кафель. Теперь у меня есть его рука. Я чуть сбавил темп и стал двигаться аккуратнее. С каждым новым стоном и выкриком моей фамилии, я медленно заламывал руку все дальше. Я уже на пределе, но, думаю, при желании, можно еще продержаться; ему тоже не долго осталось. Теперь, когда он был довольно в унизительной позе, с болезненно свернутой рукою, и он скоро достигнет оргазма и в этот момент… Пронзительный крик: он кончил и одновременно я вывихнул ему руку, так же кончил сам. Я посмотрел на него: валяется на полу и плачет, его первый оргазм и вывихнутая рука, а может даже по серьезнее. Ничего, Шин починит. Он приподнялся и посмотрел на меня.
— Ненавижу Вас, хозяин.
Все мое плохое настроение, которое на меня навел Микку растворилось в нем. Надо звонить Шину и слушать его долгие нотации, но это того стоит.
— Братишка, привет. Не хочешь на чай зайти?
— Ты что-то опять сделал с этим мальчиком?!
— А, ты кофе будешь? Я понял, ну жду тебя.
— Что с ним? — уже без крика спросил он меня.
— Просто случайно вывихнул руку, бывает. Я бы сам вправил, но…
…но уже однажды пробовал и не получилось, только кость сломал и связки порвал.
Я поднял Сору на руки: он начал дрыгаться, но задел руку и перестал сопротивляться. Я посадил его в гостиную на пол, рядом с диваном, дал ему надеть джинсы. Сам потом лег на диван и включил телевизор. Я был доволен всем; любовался на сидящего Сору, может, успею еще разик по-быстрому? Но стоило мне встать с дивана, чтобы реализовать задуманное, как дверной звонок все испортил.
Я впустил Шина и быстро увернулся от удара, он такой предсказуемый. Я сделал вид, будто ничего не было. Почему я никогда не могу на него разозлиться? Мне проще будет ударить императора, чем брата. Он прошел в гостиную. Исковерканная рука моего мальчика сразу бросилась ему в глаза, и он понял, в какой позе я это сделал.
— Ненавижу секс по-собачьи, — сказал он и присел на пол к Соре. Он о чем-то с ним шептался, да мне все равно. Шин не такой идиот, чтобы планировать побег Соры, а на все остальное плевать.
Во всем, что касается брата, я держусь такого девиза: «меньше интереса – больше сохраненных нервных клеток». Я ушел на кухню готовить себе чай, а Шину кофе. Я услышал крик – рука вправлена.