- Я сам приеду к вам, - сказал он. - Попробуйте меня убедить.
В этом все дело: единственное, в чем действительно нуждаются ученые, так это в возможности выговориться.
- Ради соблюдения безопасности я не могу сказать, когда это будет, а вас прошу никому ничего не сообщать. Но это вопрос нескольких дней.
Он прервал соединение. "Еще одна ноша, - мелькнула мысль. - Еще одна скучная обязанность, ложащаяся на мои плечи".
- Джон! - позвал он.
Джон появился в дверях.
- Я как раз готовлю для тебя краткую историю Программы, сказал он.
- Спасибо.
Джон был хороший парень и незаменимый секретарь.
- Поедешь со мной? - робко спросил он.
Джои кивнул.
- Если ты хочешь, - сказал он.
Однако он по-прежнему оставался холоден. Когда дверь закрылась, Уайт подумал, что это, возможно, вновь сблизит их, даст им повод для разговора, настоящего общения, вместо того чтобы использовать слова в качестве камней.
И тут Джон вновь появился на пороге.
- Доктор Макдональд опять на линии, - сказал он. - Личный самолет, увозящий Иеремию и его дочь в Техас, уже стартовал.
Уайт быстро обдумал возможность перехвата самолета, ареста Иеремии сразу после приземления или уничтожения машины над морем под каким-либо предлогом. Все варианты никуда не годились.
- Оставьте для него срочное сообщение там, куда он летит, что я хочу с ним поговорить, прежде чем он что-либо сделает, и прошу ничего не делать, пока я с ним не поговорю. И измени наш маршрут, чтобы залететь в Техас.
Джон задержался в дверях.
- Отец... - сказал он и умолк. - Господин президент, продолжил он, - доктор Макдональд прав - вы совершаете ошибку. Это надо решать не политикам, а ученым.
Уайт медленно и печально покачал головой.
- Все так или иначе связано с политикой. Однако я отправляюсь на Пуэрто-Рико именно для того, чтобы дать доктору Макдональду возможность убедить меня, что я не прав.
Это была только половина правды. Он отправлялся на Пуэрто-Рико, чтобы подкрепить свое решение... и по другим причинам, которые еще не до конца осознавал. Уайт знал это так же, как и Джон. Проклятье! Почему этот парень не может понять, что речь тут не об интеллекте или разуме, что просто жизнь такова, что он сам когда-то был молод, помниткак это бывает, и хочет избавить Джона от лишних разочарований. А вот Джон никогда не был в его возрасте.
- Те времена кончились, отец, - сказал ему тогда Джон. Они были прекрасны, велики и необходимы, как пионеры, но они кончились. Ты должен отчетливо понимать, когда битва кончается. Да, ты победил, но не забывай: нет ничего более ненужного, чем солдат после войны. Пора браться- за что-то другое.
- Я всю жизнь слышал это от людей вроде тебя! - Уайт едва не кричал. - Ничего не кончилось, конфликт остался, просто его получше замаскировали. Мы не должны прекращать сражение до окончательной победы, пока существует хотя бы тень опасения, что она может ускользнуть из наших рук. А ты должен мне в этом помочь, парень! Я не воспитывал из тебя белого..."
И все это было неправильно. "Ты мне нужен, сынок - вот что он должен был сказать. - Ты звено, соединяющее меня с будущим, оправдание всего этого".
А Джон сказал бы: "Я никогда не думал об этом таким образом, отец..."
Почему парень никогда не говорит ему "папа"?
Полет из Вашингтона до Техаса от катапульты до посадки был монотонным и продолжался не дольше, чем заняло у Джона.прочтение Уайту короткого сообщения о Программе. Уайт сидел в кресле, откинув голову и закрыв глаза, с ненавистью слушая вой ветра, который в нескольких дюймах от него пытался найти зацепку на полированном металле. Он ненавидел все механические и электрические устройства, отделявшие его от людей, швырявшие то в одну, то в другую сторону, устройства, которые изолировали его от миpa и от которых он никак не мог убежать. Слушая голос Джона, он чувствовал,, что парня это начинает интересовать и затягивать, и очень хотел сказать: "Перестань читать! Перестань рассказывать мне этот вздор, я не хочу его слышать, от него только мозги пухнут! Не расходуй свои чувства на эти бессмысленные программы, сохрани их для меня! Перестань читать, и давай поговорим о делах, более подходящих для отца и сына, о любви и прошлом, о любви и будущем, о нас!" Однако он знал, что Джон этого не одобрит и не поймет. А потому слушал Джона...
Три первых десятилетия Программы были тяжелыми. Энтузиазм прошел с течением лет, все усилия не приносили слушающим ничего, кроме тишины. Директора приходили и уходили, духа не было никакого, а деньги давали мизерные. А затем в Программу пришел Макдональд, ставший через несколько лет ее директором. Посланий по-прежнему не принимали или не опознавали, но Программа встала на ноги, все осознали ее долгосрочный характер, и работа пошла своим чередом.
А потом, через пятьдесят лет после начала, во время прослушивания ленты с записью рядовой радиотелескопии Большого Уха - огромного радиотелескопа на околоземной орбите - одному из ученых Программы показалось, что он слышит голоса. Он пропустил запись через фильтр, исключил шумы и помехи, усилил информацию и услышал обрывки музыки и голоса, говорящие по-английски...
Самолет приземлился в Хьюстоне.
- Где Иеремия? - с ходу спросил Уайт.
Встречающие смутились. Наконец кто-то передал ему ответ Иеремии: "Если президент захочет со мной поговорить, он знает, где меня найти". Уайт вздохнул. Он ненавидел аэропорты с их прилетами и отлетами, с их шумом и запахами и хотел побыстрее отсюда вырваться.
- Отвезите меня к Иеремии, - сказал он.
Не без возражений провезли они его по чистым широким улицам Хьюстона, а затем вверх, к невероятному куполу, называемому святилищем солитариан, и, вниз, по подземным коридорам, запыленным и мрачным, пока не добрались до небольшой комнатки, казавшейся еще меньше от давящей тяжести стадиона.
Старый человек поднял взгляд от старого туалетного столика с зеркалом. Уайт увидел белые волосы, морщинистое лицо, черные глаза и сразу понял, что не сможет убедить проповедника. Однако попытаться он был обязан.
- Иеремия... - сказал он.
- Господин президент... - откликнулся тот, словно говорил "Ave, Caesar".
- Ты вернулся из Аресибо, - сказал Уайт, - с копией Послания.
- Я вернулся ни с чем, - ответил Иеремия, - а если и получил Послание, то адресовано оно только мне. Я не могу представлять другого человека.
- А я должен представлять других людей, - печально сказал Уайт, - и от их имени требую, чтобы ты не показывал своего Послания никому.
- Так мог бы обратиться фараон к Моисею, спустившемуся с вершины Хоривской.
- Вот только я не фараон, ты не Моисей, а Послание - не Десять Заповедей, - заметил Уайт.
Глаза Иеремии вспыхнули, однако голос звучал попрежнему мягко:
- Ты говоришь увереннее, чем я смел бы себе позволить. Ты владеешь легионами, - он обвел взглядом телохранителей и свиту, они толпились в дверях и за порогом, в коридоре, - а у меня лишь моя одинокая миссия. Но я исполню ее, разве что меня остановит насилие, и исполню сегодня же вечером.
Голос его, под конец фразы вроде бы не изменился, однако был теперь твердым, как сталь. Уайт попытался еще раз.
- Поступив так, - сказал он, - ты посеешь драконьи зубы раздора и вражды, которые могут уничтожить нашу страну.
Усмешка скользнула по лицу Иеремии и исчезла.
- Я не Кадм, здесь не Фивы, и кто может знать, что предначертано человеку Богом?