— Каждой земле можно прибыльное приложение найти, Герлиц. Сейчас земля Московии кормит ее народ и ее обширное войско, а после будет производить пеньку и корабельный лес для амстердамского рынка.
— А ты будешь пописывать книжки о превосходстве западной свободы над московитским варварством. И чего ты сейчас хочешь от меня? Чтобы я повел твоих вурдалаков дальше? А в руке вместо маршальского жезла обглоданная кость.
— Почему нет, Герлиц? Зачем тебе печалиться о Московии? Прогресс не остановишь, а то, что выгодно дельцам, что помогает ускоряться рынку, и есть самое прогрессивное. Увы, самые умные из московитов отстали от прогресса на сотни лет. Чего похваляться покорением новых земель в Сибири и Диком поле, если это не приносит новых дешевых товаров в Амстердам, если ими не торгуют на бирже? Мы могли б работать вместе, ты бы получил образование, многократно улучшил свои знания и дал развитие своим способностям. Ты ведь тоже представляешь меньшинство, которое я сейчас спасаю…
Убаюкал враг разговором, ослабил Василий давление сапогом, чтобы зря вражину не мучить, поздно приметил устремившееся к нему лезвие стилета. Де Бирс рванулся, пытаясь загнать острие Венцеславичу в нижнюю часть живота. Понял служилый, что не успевает отразить, слишком быстр лейденский мастер — нашел с кем разглагольствовать вместо того, чтобы сразу прикончить. Де Бирса остановил топорик, что подхватила Катерина, хватило ей скорости — сталь вошла тому в темя.
Успел прорычать враг с проломленным черепом:
— Я еще встречусь с тобой.
— Не думаю.
Венцеславич милосердно отсек мастеру де Бирсу голову и тот изрыгнул душу дьяволу…
— Иди там с Сюлли пообщайся насчет дикой Московии.
— Приходилось дома махать. Отец-то все в разъездах, некому и дрова поколоть, — смущенно призналась девица, а потом накинулась со слезами:
— Не был мой отец хищным!
— Прости, Кать. Не был, но на помощь бесов надеялся.
К концу дня Василий и Катерина переехали границу — хитро обогнув шведскую пограничную стражу.
— Поедешь со мной до Москвы, красава? — спросил Василий, глядя на кудрявое облачко.
— Да какая я тебе красава, у меня имя есть.
— Все равно, поедешь? Сдам в Москве груз, доездную грамоту и махнем в Тобольск вместе.
— Знаю я, что ты беспоместный.
— Но не безголовый. По Курскому и Белгородскому уездам стоят поместья, где всего один двор — у помещика, сам сеет, жнет, еще и державу защищает. Или вот у друга было и населенное поместье в Орловском уезде, да так нахозяйствовал, что выпороли его по указу от 1621 года — за разорение крестьян, которые все ушли; у нас не Польша, где шляхтич хоть сожрет своих мужиков и ничего ему не будет. А у меня, между прочим, двор большой в остроге. И жалование платят, денежное и хлебное. Хотя, может, государь меня здесь оставит, на границе западной, присматривать за появлением вурдалачьим.
— Да сдался ты мне, — Катя тоже посмотрела на облако, — есть женихи и позавиднее.
— Что правда, то правда, — выдохнул Василий. — Тогда, хоть поцеловать на прощание можно?
— Один раз.
Он коснулся ее губ и словно поплыл в лазоревой реке.
— Не могу без тебя, Катька.
— Докажи.
Он повернулся, отошел на несколько шагов, вдруг споткнулся, упал и больше не двигался.
Катя будто нехотя подошла к нему.
— Очнись, дурень.
Тело лежало смирно и не отзывалось.
Катя с некоторым беспокойством наклонилась.
— Ты что… помер?
— Помер и ожил, когда ты рядом оказалась, — он внезапно приподнялся и обнял ее.
— Отстань, липкий.
— Тихо, не шевелись. Я сон намедни видел — мы с твоим батькой по реке плывем. А с нами еще люди. Много-много и в одном исподнем. А впереди свет. Твой отец говорит, погоди, не сейчас. Он был бы рад, если б мы предстали перед Богом мужем и женой.
— Может, ты выдумал всё, — ее тонкие кисти легли в его ладони. — А если нет… повенчаемся мы перед Господом и непременно умрем в один день.
— Забыла добавить, что проживем всю жизнь в любви и согласии.