Остановил я учения и приказал сделать так, как учили меня старые, опытные командиры еще на Дальнем Востоке. Положили мы в ямки два снаряда: 122-миллиметровый осколочный и 152-миллиметровый. Копали ямки представители от каждой роты на глубину 0,5–0,8 метра. Снаряды зарыли и обнесли их полотнищем бязи, отойдя на восемьдесят — сто пятьдесят метров. Получилась ломаная фигура высотой в два метра. Батальон на расстоянии трехсот метров от снарядов залег вкруговую.
Я спросил у одного из красноармейцев:
— На сколько метров разлетается 122-миллиметровый осколочный?
Он ответил неуверенно:
— На двести метров…
— В двухстах метрах от него можно сидеть и чай пить!
Саперы подорвали снаряды. Осколки разлетелись в разные стороны. После этого я приказал солдатам подойти к полотнищам и посмотреть, есть ли пробоины. И так смотрели они, и сяк…
— Ну что, нашли пробоины?
— Нет…
— Теперь пойдете?
— Теперь пойдем…
Еще раз посадили батальон в траншею. Снова дали артподготовку.
— Вперед, в атаку!
Выскочили, пошли… прошли то место, где залегли раньше. Ближе, ближе, вот уже триста метров до разрыва снарядов! Вижу, замедлили шаг, ох, сейчас лягут… Но генерал Турбин перенес огонь на четыреста метров, красноармейцы увидели это, поняли, побежали вперед.
Все! Хорошо!
Потом собрал я бойцов, разъяснил им, что они должны не бояться, а радоваться, что идут под прикрытием своего огневого вала. Противник же в это время забился в траншею. Артиллерия лупит по нему, не может он поднять головы! А вы успели уже подбежать к нему вплотную, и теперь забрасывайте гранатами, поливайте его своим огнем!
Настроение, вижу, у них поднялось. Поблагодарил я участников учения за их старание, пожелал, чтобы они в настоящем бою не боялись своих разрывов и шли в наступление так же стремительно, как только что.
Меня порадовало, когда я услышал спокойные ответы:
— Постараемся, товарищ генерал…
Потом были проведены такие же ротные показные учения.
Бой — явление очень сложное и технически, и психологически. Об одном и том же бое по-разному расскажут рядовой, сержант, командир взвода, разные специалисты. Бой в окопе и на командном пункте видится по-разному. Да и люди разных характеров, разного опыта тоже расскажут о бое по-разному, это необходимо учитывать.
День и ночь штаб контролировал оборудование позиций. Как-то, проверяя передний край у деревни Томаровка на участке 67-й гвардейской дивизии, я подошел к одному противотанковому орудию. Поинтересовался у наводчика его сектором обстрела, какие рубежи пристреляны, где минные поля и откуда наиболее вероятно появление вражеских танков на его направлении.
Командир орудия, молодой сержант, расторопный и, очевидно, опытный, достал карточку, на которой действительно все это было очень хорошо указано. Я подумал: «Дай-ка посмотрю, куда все-таки они навели пушку?» Вижу, на одну хату. Я спросил сержанта:
— Почему вы на хату навели пушку?
Он ответил:
— Товарищ генерал, это хата моя. У меня там мать, жена, и двое детей, но я знаю, что немец их выгнал оттуда и теперь живут там фашисты. Хочу их первым выстрелом перебить.
Я сказал ему:
— А вдруг они ушли из хаты и там снова живут твои? А кроме того, война кончится, кто тебе хату будет сразу строить? Намучаешься!
Приказал: ни в коем случае по хате не бить. Когда мы заняли уже эту Томаровку, я поинтересовался, разбили все-таки эту хату или нет. Подхожу, хата стоит исправная, только сильно поцарапана. В хате женщины, пожилая и молодая, двое маленьких детей. Сижу с ними, разговариваю, спрашиваю у пожилой: где сын?
— А кто его знает, война…
— Вы бы хотели увидеть его? Это можно устроить, если вы пообещаете мне не бранить его, поскольку он хотел расстрелять свою хату.
Женщины встрепенулись, старшая ответила мне:
— Пусть бы расстрелял, там фашисты сидели. Была бы Советская власть, а хату при ней мы построим.
Я нашел сержанта, дал ему десять суток отпуска. Когда в 1968 году заезжал в Томаровку, хата эта еще была цела; но хозяин, который вернулся с войны цел-невредим, переехал с семьей в Обоянь.
Все это время в армии велась большая разведывательная работа как средствами авиации, так и наземными войсками. Кажется, мы знали о противнике все. Понятно, и он не дремал, всеми силами старался выяснить то, что творится на наших позициях.