Мучительно тянется время. Уже 5 часов 50 минут, а противник не наступает. Волнуемся. Звонит ВЧ. Слышу знакомый спокойный голос командующего:
— Иван Михайлович, почему противник не наступает на вашем участке? Скоро шесть, а, по данным вашей разведки, он должен в пять…
Я молчу. Слов нет.
Николай Федорович продолжает:
— Не всыпали ли мы по пустому месту несколько вагонов боеприпасов? Тогда попадем мы с вами в историю военного искусства в качестве примера, как не надо проводить контрподготовку.
Убил он меня!
Но в эту минуту я уловил отдаленный гул моторов и с облегчением закричал в трубку:
— Товарищ командующий, я слышу гул моторов! Танки! Вот и артиллерия заговорила!
— Ну, хорошо, желаю успеха.
Так ровно в шесть часов противник перешел в наступление своими основными силами. Главный удар на Воронежском фронте он наносил из района Томаровки на Обоянь, там, где стояла наша 6-я гвардейская армия, и на левый фланг соседа, 7-ю гвардейскую армию генерала М. С. Шумилова, в направлении Белгород, Короча.
В воздухе появилось одновременно четыреста вражеских самолетов, которые принялись бомбить наши боевые порядки. Навстречу им вылетела наша авиация, мы использовали все имеющиеся противовоздушные средства. В это же время вражеская артиллерия обрушилась на траншеи, а из глубины действительно двигалась на нас армада немецких танков. Впереди шли тяжелые «тигры» и «пантеры», а вслед средние и легкие танки.
Прошли какие-то мгновения, и розово-голубое небо, которое в то утро казалось особенно тихим, ни облачка, стало черным. Курская земля сухая, пыльная. От разрывов бомб и снарядов все заволокло, будто опустилась между небом и землей черная штора. Этого и следовало ожидать: на всем фронте — и у нас, и у противника скопилось за эти несколько месяцев колоссальное количество техники, и сейчас она вступила в бой.
Со мной на передовом наблюдательном пункте был заместитель командующего фронтом генерал армии И. Р. Апанасенко. Посмотрел он на небо, на землю и спросил:
— Иван Михайлович, ты, как командующий, разберешься в этой мгле?
Действительно, когда смотришь на весь этот ад — кругом вспышки, взрывы, кажется, вся земля поднялась в воздух, — невольно думаешь: а найдется ли сила, чтобы остановить, сломать эту лавину надвигающейся брони? Как же тут выстоять человеку?
Я ответил Апанасенко:
— Сейчас трудно разобраться, но я знаю, что у нас все хорошо подготовлено для отражения этого удара.
Посмотрел он на меня, вздохнул:
— Эх, Иван Михайлович, то ли дело было воевать в гражданскую войну. Одними только шашками страху нагоняли! Выдержит ли сейчас твоя гвардия? — Спросил и сам ответил: — Выдержит, выдержит, армия у тебя хорошая.
Я тоже стоял и все думал: если и были утром на этом месте птицы, их и то наверняка всех уничтожили. Живого места, казалось, нет на земле. Но я знал, что войска хорошо закопаны, должны, должны выдержать этот первый и самый страшный напор!
В разгар воздушной и артиллерийской битвы из разведотдела мне принесли перевод донесения немецкого летчика, которое мы перехватили. Он сообщал:
«Бегства русских по дороге Белгород — Обоянь не наблюдаю…»
Вот как у них все было спланировано. Гитлеровское командование не сомневалось, что советские войска побегут, не выдержат удара. Летчик только должен был сообщить, когда это произойдет.
За двадцать часов наступления противнику так и не удалось прорвать оборону армии ни на одном направлении и на всю глубину ее боевых порядков, как это предусматривалось планом «Цитадель». Гитлеровцы, понеся колоссальные потери, вклинились в нашу оборону на отдельных участках на 8–10 км.
Вся махина танков, которая, кажется, неудержимо ползла на нас, встала.
Я доложил Н. Ф. Ватутину, что первый танковый таран противнику не удался, прорвать нашу оборону они не смогли. Ватутин спросил:
— Сколько подбито танков?
Я только смог ответить ему:
— Кругом черно, гарь, пыль, еще не подсчитали.
Командующий сказал:
— Вы с Апанасенко сделали правильный вывод — общего наступления быть уже не может, теперь готовьтесь к сильным ударам на разных направлениях. Все разрушенные траншеи и доты восстановите.
Больше часа было тихо. Противник, очевидно, приводил себя в порядок и делал перегруппировку.