Через три дня адъютант доложил мне:
— Старшина Борис Владимирович Махотин прибыл…
Поздоровались. Сели. Понятно, разглядываю его. Чем, думаю, внешне он отличается от других? Что в нем особенного? Сидит рядом со мной парнишка лет двадцати двух — двадцати трех, коренастый, плотного телосложения, подстрижен под нулевку. Лицо типично русское, открытое, сильно загорелое. Видно, не день, не час пролежал он на двадцатипяти — тридцатиградусной жаре. Было заметно, что человек взволнован, но старается держаться спокойно, выглядеть бодро. Однако как он ни бодрился, ясно чувствовалась на его лице крайняя усталость. Одет аккуратно, в новое обмундирование. Я спросил его:
— Что это ты такой чистый, будто стрелял с тачанки, а не с земли?
— Товарищ генерал, — ответил он мне, даже не улыбнувшись, — перед отъездом к вам старшина приказал вымыться в бане и дал мне новое обмундирование.
Я поинтересовался:
— Значит, побудешь тут у меня, а потом новое отберут?
— Не могу знать.
Я понимал, конечно, что командир полка постарался привести Махотина в надлежащий вид, дал ему отдохнуть день-два. Ведь недосыпая, недоедая, он вымотался окончательно. Но даже сквозь эту тяжелую усталость чувствовалось и по разговору, и по тому, как он себя держал, что Махотин хорошо умеет владеть собой при любой обстановке и из него получился бы хороший командир.
У некоторых молодых людей, как мне приходилось не раз наблюдать, эта выдержка — свойство характера, у других достигается большими волевыми усилиями, третьи никак не могут овладеть собой, теряются… Когда я еще до войны был начальником пехотного училища на Дальнем Востоке, то даже по тому, как вел себя молодой человек перед комиссией, приблизительно угадывал, получится из него хороший командир или нет. Один ведет себя спокойно, разумно отвечает начальникам, думаешь, ну, лихой будет командир, а другой, глядишь, с ноги на ногу переминается, слюни глотает или рот откроет и стоит, ну, думаешь, все…
Спросил я у Махотина, откуда он родом, семейный ли, давно ли воюет.
— Родился я в Костроме, холост. В армии с тридцать девятого. Участвовал пулеметчиком в финскую войну. С фашистами воюю с первого дня…
— И все время пулеметчиком?
— Да. Был первым номером, а сейчас командир расчета.
— Ну как, товарищ Махотин, страшновато воевать?
— Конечно, товарищ генерал, страшно. Страшно, а куда убежишь с пулеметом? Убежишь, оставишь пехоту без прикрытия — им гибель. Привыкаешь постепенно преодолевать страх, кажется, будто все так и должно быть…
Я, как бывший пулеметчик, глубоко понимал жизненную правду его рассуждений.
Затем я сверил с Махотиным донесения о его подвигах:
— Четвертого июля ваш расчет из пяти человек прикрывал отход боевого охранения, отразив не один десяток фашистских атак. Затем, прикрываясь автоматным огнем, по приказу скрытно отошли на новые позиции…
Я взглянул на него, и он ответил, как всегда отвечает солдат:
— Так точно, товарищ генерал.
— …На следующий день в районе села Черкасское ваш расчет снова оставили на высоте 109,2 прикрывать отход стрелкового взвода. Вы окопались на высоте… Не близкова-то ли вы подпустили к себе противника? Для автоматической стрельбы триста метров — расстояние, с которого можно довольно метко стрелять. Противник же был вооружен автоматами и мог сосредоточенным огнем перебить вас. Могло ж случиться и такое, что ваш друг «максим» подведет, даст задержку…
Махотин немного помолчал, подумал, а потом ответил:
— Но если бы я, товарищ генерал, открыл огонь на шестьсот — семьсот метров, противник мог бы тогда открыть по мне минометный огонь, не поражая своих наступающих. А на триста метров он этого сделать не может, чтобы не поразить свою пехоту большим рассеиванием мин. А насчет своего друга «максима», товарищ генерал, я не сомневаюсь. Я в него верю. Воюем мы с ним второй год, и ни разу он меня не подводил, не делал задержки. Я за ним ухаживаю лучше, чем любая мать за ребенком. Я сам не досплю, не доем, не умоюсь, но своего «максимку» вычищу, смажу, проверю все зазоры, натяжение возвратной пружины, сам проверю, как набита лента. С собой я всегда ношу флягу для промывки движущихся частей — кругом пыли вон сколько…
Я слушал его и думал: «Да, он не только опытный пулеметчик, но ему известен и закон рассеивания огня. При таком отношении к своему делу, ловкости можно положить не только роту или взвод, а целый полк, что однажды и сделали мы в гражданскую в районе Лиски своим пулеметным расчетом».