В комнату небольшого дома на Васильевском острове зашёл один из казаков, которых привлёк к охране Елизаветы Лёшка Розум, так и норовивший окружить свою любимую малоросскими казаками.
Вошедший молодой мужчина степенно поклонился и обратился, прежде всего, к уже нетрезвому Алексею Разумовскому:
— Мавра Егорьевна прибыли!.
Лесток мотнул головой, прогоняя наваждение. Настолько возбуждающе теперь выглядела Елизавета с приоткрытым ротиком и с расширенными глазами, настолько волнительно поднималась и опускалась её грудь, стремящаяся вырваться из тугих оков платья, что медик уже начал представлять, как он… Её… Ну как в тот, пока что в единственный раз… А как хотелось бы повторить!
Удивительным образом Елизавета Петровна в тот же момент собралась, отринула волнение, наполнила свой взгляд признаками разума.
Через несколько минут Мавра Егоровна зашла в комнату и, будто намеренно до того не извлекая зажатого меж грудями предмета, начала копошиться у себя в декольте.
Кто-то шаркнул ботинком с пряжкой, кто-то кашлянул в платок.
Что ж, можно простить девушке подобную шалость. Мавре очень нравилось нравиться мужчинам. Но с её внешностью она могла лишь временно всколыхнуть у кавалера животные инстинкты. Декольте Мавры Егорьевны пусть и уступало елизаветинскому, но ненамного.
Даже Разумовский и тот хмыкнул и облизался. И если не смотреть на лицо вошедшей девушки, то можно было бы облизывать сухие губы и всем остальным.
— Ну же, Маврушка! — Елизавета Петровна ощутила непривычную эмоцию, будто тут, в этом обществе, находится женщина, что могла бы составить конкуренцию первой красавице России.
Изрядно помяв свою грудь, Мавра вытащила из мягких тисков искомую вещицу.
Пётр Иванович Шувалов — единственный из мужчин, кто не был сильно впечатлён зрелищем изъятия из женских достоинств достаточно большой табакерки. Он подошёл к Мавре и взял в свои руки серебряную, с незначительной инкрустацией бриллиантами и золотом, вещицу. Крышечка её была ещё теплой, но Шувалов, не дипломат, не граф, а сын помещика, и бровью не повёл.
Хотя Мавра Егорьевна была бы явно не против, чтобы Пётр взял в свои руки и то, откуда была извлечена вещь. Шувалов-то и вовсе тут во многом потому, что Мавра была в него влюблена. Впрочем… она, страждущая замужества, влюбилась бы и в того гвардейца. Вот только с Шуваловым вполне ещё можно рассчитывать на что-то, особенно если забрезжит рассвет правления Елизаветы Петровны. А вот с гвардейцем — вряд ли.
Шувалов ещё немного покрутил у себя в руках вещицу, а после, в нетерпении, к нему подскочил Иоганн Герман Лесток (или Арман — такое французское звучание больше предпочитал сам авантюрист). И теперь они, отбирая друг у друга табакерку, по очереди её крутили, открывали, трясли, силились понять, где же спрятана важная записка.
— Смотрите дно, — отрешённо, с ленцой, как будто многомудрый мастер поучает своих учеников, сказал Алексей Петрович Бестужев-Рюмин.
Кажется, он даже чуть поморщился — возможно, от того факта, что сами они не догадались этого сделать.
Он не так давно, да и ненадолго прибыл из Дании, где был, словно в ссылке, русским посланником. Однако Бестужев-Рюмин не терял связей с заговорщиками. Более того, весь род Бестужевых в той или иной степени поддерживал всех, кто был против Анны Иоанновны, пусть и делали они это разумно, тихо, не выпячиваясь.
Отец Алексея, Пётр Михайлович Бестужев-Рюмин, явно был недоволен тем, что Анна Иоанновна предпочла его Бирону, позабыв былую любовь. Да и сам род Бестужевых был вполне сильным, пусть и не в первой пятёрке. Бестужевы были в родстве с Волконскими, в сговоре с Ягужинским, Трубецкими…
Так что в этой компании Бестужев-Рюмин был самым знатным после царевны. Но не самым деятельным и энергичным, уступая по этому показателю и Лестоку, и Мавре Шепелевой.
Шувалов ещё немного покрутил табакерку, словно не услышал совета Алексея Петровича Бестужева-Рюмина, и лишь после достал небольшой ножик и ловко сковырнул донышко. Тайное пространство и вправду им открылось, а вот содержимого в нём не оказалось.
— И как сие понимать? — спросила Елизавета Петровна. — Где послание?
Елизавета теряла самообладание. Казалось, что весь еще и не сложившийся заговор сейчас рухнул. Она представила, как идет на плаху…
Мерзость, ведь нельзя будет даже надеть приличное платье.
Фрол не заходил в трактир, он только показался в дверях и вышел. Не нужно, чтобы его видели, как и нас вместе.
Но я все понял…
— Марта! — подозвал я девушку. — Проводи меня до комнаты моей!