— Если ты так думаешь, ты форменный псих, — похвалила Линор.
— Да нет, я просто нагло вру, — раскрыл я ей секрет.
Было спето и несколько старых и совсем свежих легенд о Мерлине и даже его спутницах, что было весьма кстати — не надо было уже ничего объяснять. Слухи пустили корни и стали сами себе достаточным оправданием.
Особенно отличился бард из Регеда по имени Талиесин. И внешность у него была весьма запоминающаяся — асимметричные черты лица, напоминающего то ли орлиный клюв, то ли вырезанного из дерева идола. Волосы, туго увязанные сзади в узел, были черны, а брови — абсолютно седы, белы. За это его и звали Талиесин — сверкающая бровь. Происхождение его было темно, и его называли то сыном бога мудрости и красноречия, то попросту его воплощением. Он спел песню о странном юноше по имени Артур (обо мне, то бишь), что провел детство, путешествуя по многим странам, обычным и зачарованным, земным и загробным, а явившись наконец людям в собственном обличье, заявил: «Я стар, и я молод. Я умер, и я жив!»
— А почему умер? — не понял я.
— Это он об истории с медведем, — пояснил недалеко сидящий Кей. — Талиесин обожает все драматизировать! За это наш старик Уриенс Регедский его и любит. Ну, конечно, чтобы этого парня понимать, нужна привычка…
— Эй, — шепотом позвала Антея Линор. — А я читала, что эти слова Талиесин сказал о самом себе!
Линор пожала плечами:
— Наверное, самому идея понравилась.
Шабаш не кончился и тогда, когда все песни были спеты, а половина гостей уже храпела на столах и под столами, где псы умывали им лица, деловито слизывая вино.
В разгар попойки, когда дело шло уже к полуночи, я потихоньку выбрался из-за стола и отправился в отдаленную пустую галерею — подышать. Нельзя же совсем без отдыха, как вы считаете? По полуоткрытому помещению блуждал лишь приятный свежий ветерок. В нишах царила тьма, а в арки, поддерживаемые массивными колоннами, лилось живое серебро. Я постоял немного, с наслаждением купаясь в прохладном воздухе, а потом уселся на один из широких «подоконников» этих не то дверей, не то окон, прислонившись спиной к шероховатой колонне и поглядывая на небо и в чернеющий запущенный сад внизу. Небо укрылось черно-синим бархатом, усеянным серыми меховыми барашками, из-за которых хитро выглядывала, подмигивая, полнеющая луна, как круг подтаявшего масла или полтаблетки снотворного, а может быть чего-то покрепче. Некоторые, говорят, сходят от нее с ума. Ледяные звездочки мягко кололись как сверкающие снежинки. Звенели какие-то насекомые, шелестела, посверкивая, листва, волшебной флейтой разливался невидимый соловей. Но стоило лишь немного вздохнуть свободно, радуясь тишине и покою, как послышались легкие, мягкие шаги. Острожные, почти крадущиеся. Подавив вздох, я положил руку на рукоять кинжала. Однако показываться не стал, было слишком лень. Пусть себе крадется куда хочет, только не подходит. Я притворился, что меня здесь нет.
— Я вижу твою тень! — смешливым театральным шепотом сообщила Линор.
— Ах, это ты! — выглянув из-за колонны отозвался я, разыгрывая разочарование. — А я-то ждал опять какого-нибудь интересного покушения!
— Ну, это я могу! — весело сказала Линор. — Скинуть тебя вниз? — предложила она, подходя слишком быстро для того, чтобы разбираться — всерьез она или нет.
— Эй-эй! — Я поспешно спустил ноги с парапета обратно на галерею и, подыгрывая, схватился за колонну.
Линор тихо рассмеялась. Повышать голос нам обоим не очень-то хотелось. Мы только что покинули место, где было слишком уж шумно.