Ларчиев поспешно перекатился в сторону, пытаясь высмотреть что-нибудь в белом прямоугольнике дальнего входа, но поверх него на сетчатке так и вихрились завитки пламени, и не мог он разглядеть огнеметчика, который медленно, опираясь о косяк, вставал с бетона, взамен с еле слышным плеском роняя на бетон горсточку крови, и Отуков с Загитовым огнеметчика разглядеть не могли, а огнеметчик видел Ларчиева прекрасно, а больше не видел ничего, потому что не отрывал от Ларчиева глаз, пока ловил болтающийся у колен раструб шланга, неловко, но упорно. И он его поймал. И поднял.
Пальба и рев пламени были не слышны в подвальной лаборатории. Зато одиночные выстрелы здесь звучали оглушительно.
Десяток мужчин и женщин в белых халатах смирно сидел рядком на стульях, выставленных посреди лаборатории, а два обер-офицера стреляли каждому в затылок. Человек в белом халате, дернув головой, валился или сползал на пол, а обер-офицер делал шаг в сторону, навстречу другому обер-офицеру. От входа за ними, опершись о стол, наблюдал штаб-офицер в белом халате поверх мундира, Кавада, начальник Девятого лагеря «Отряда 100», официально известного как Отделение Квантунской армии по предотвращению заболеваний боевых лошадей, а неофициально — как один из основных центров разработки биологического оружия для военных нужд Японии.
При каждом выстреле Кавада морщился — не от шума или неудовольствия, а от мигрени. Одна рука штаб-офицера лежала на тетради в твердой обложке, пальцы другой касались продолговатого полированного футляра.
Дальняя стена лаборатории была стеклянной. За ней был оборудован огромный виварий, заставленный разнообразными клетками и вольерами. В них бесновались бесчисленные подопытные животные: мыши, крысы, кролики, кошки, собаки, лисы, вороны и голуби. Многие из них были скальпированы, выпотрошены или, наоборот, оснащены дополнительными лапами и головами.
Лаборатория была разгромлена и засыпана осколками стекла и обрывками бумаги. Документы и результаты исследований догорали в муфельных печах.
Карты Маньчжурии, Китая и СССР, висевшие на стенах, персонал сорвать то ли позабыл, то ли не счел нужным. Каждую из карт неровно раскрашивали багровые пятна, дополненные стрелками, цифрами расчетов и иероглифами пояснений.
Кавада предполагал, что хотя бы профессор Сайто попробует что-нибудь сказать напоследок, но он, как все его сотрудники, даже не поднял глаз от пальцев, вцепившихся в колени. Это добавило бы штаб-офицеру решительности, испытай он когда-нибудь ее нехватку.
Закончив с расстрелом, обер-офицеры убрали пистолеты в кобуры и, на ходу стирая мелкие брызги с костяшек пальцев, разошлись к противоположным стенам. Они слаженно щелкнули рубильниками электрощитов. Взвыла сирена, под потолком тревожно замигала красная лампа. Дверцы всех клеток и вольеров за стеклянной стеной, щелкнув, распахнулись. Животные кто поспешно, кто опасливо выбирались наружу, сшибаясь, кусаясь и визжа. Вскоре пол вивария покрылся толстым подвижным ковром, который время от времени бугрился, взрывался и тут же опадал отдельной оскаленной пастью.
Обер-офицеры подошли к Каваде и вытянулись в ожидании новых приказов.
Что ж, приказ был подписан давно — и не им.
Штаб-офицер, полистав тетрадь, показал им нужную страницу. Обер-офицеры по очереди прочитали приказ, одинаково замерев глазами на подписи и печати, поклонились и переглянулись. Симода, двадцати двух лет, родом из Нагасаки, из семьи рыбаков, встал к стене по стойке смирно и закрыл глаза.
Миямото, двадцати одного года, сын разбогатевшего крестьянина из Хоккайдо, вытащил и перезарядил свой пистолет, отдал его Каваде и последовал примеру Симоды. Штаб-офицер выстрелил в лоб Симоде, потом Миямото. Оба одинаково повалились на пол, но навылет оказался пробитым почему-то только череп Симоды: кровь из затылка заляпала висящую на стене карту в районе советского приграничья.
Положив пистолет на стол, Кавада вынул из полированного футляра короткий меч для сеппуку, перешагнул через тела обер-офицеров и забросил тетрадь в печь. Бумага занялась и сгорела мгновенно.
Штаб-офицер прислушался. Наверху не стреляли. Это было уже неважно.