Рекс предупреждающе рыкнул.
— Ути какие мы грозные, — сообщил Андрюха. — Пошли лучше тарзанку…
Он замолк, а Рекс, развернувшись к лесу, зарычал уже свирепо.
Из леса донесся далекий, но отчетливый смех лисы.
Пластмассовый индеец, лежавший в щели под приборной панелью, качнувшись, упал в траву. Одновременно в сужающейся вершине оврага медленно перевалился на бок огромный валун. Он вдруг лишился опоры: холмика, подпиравшего камень, больше не было.
Не было и остова самолета, и заросших травой и кустарниками следов ударов на дне и склонах.
Овраг был пуст — если не считать индейца, выставившего копье в самую середку голубого неба.
К середке вдруг потянулся темный остроухий силуэт. Копье индейца указало на склонившуюся с края оврага морду лисы. Лиса дернулась, визгливо захохотала и скрылась.
Почти сразу грянул выстрел.
Он будто выжег все звуки. Тишина казалась тотальной и вечной. Но долго она, конечно, не продержалась. Постепенно вернулся обычный лесной шум.
В одуряюще синем куске неба над оврагом сверкнул белый силуэт самолетика — и тут же исчез.
На краю обрыва появилась фигура мальчика.
Если бы снизу на него смотрел Гордей, он решил бы, что это Серега, просто одетый и постриженный так, как принято не в год 70-летия Великой Октябрьской социалистической революции, а сорока годами позже, когда память о таких юбилеях превратилась из строгой обязанности в безобидную причуду.
Если бы смотрела Райка, она бы удивилась тому, насколько странно одетый и постриженный мальчик похож на Серегу.
Но никого из них в овраге не было. Был только индеец, который ничему не удивлялся и ничего не решал.
Мальчик, которого звали Максим, внимательно разглядывал края и дно оврага, шлепая на себе комаров. Разглядеть в многолетнем бурьяне индейца он, естественно, не мог, однако всматривался так, будто что-то различал. Не отвлекаясь от процесса, он негромко сказал:
— Да, бабуль. Гуляю. С ребятами, почти. Покушал и в шапке, ага, и молоко пил. Нет-нет, один никуда, ты что.
Он развернулся и уверенно пошел через лес, продолжая разговор.
— Бабуль, а дед не прилетит?
— Дед? — удивилась Валентина, входившая во дворик. — Так он давно уже не улетает.
Валентина, в отличие от правнука, говорила не через малозаметную гарнитуру, а по обычному мобильнику, который держала у уха. В другой руке она несла пакет с продуктами.
Сорок лет прошлись по Валентине не слишком свирепо: она осталась стройной и никак не выглядела на свои семьдесят с гаком — хотя, конечно, стала куда осторожнее в движениях.
Возившийся в огородике Сабитов постарел гораздо сильнее, к тому же был обезображен очками и седой шкиперской бородой. Он выпрямился, опершись на тяпку, и сурово любовался приближением Валентины.
Та продолжала:
— Ах, тот дед, который мой сын, а не который прадед. Джентльмены не напоминают женщинам о возрасте. Максим, у него же только с двадцать первого отпуск. Еще две недели нам на это безобразие любоваться.
Она легонько дернула Сабитова за бороду. Тот с очень серьезным и страстным видом прижал Валентину к себе, констатировав:
— Абракадабра, ваше желание исполнено.
Валентина, пытаясь не хихикать, вырвалась, отмахнулась и направилась к дому, на ходу зачем-то повторив непростой элемент аэробики из древней телепередачи. Сабитов проводил ее взглядом, полным мрачного одобрения, и снова взялся за тяпку.
Дом и дворик, надо сказать, были старательно и любовно облагороженными, но вполне узнаваемыми.
Валентина бродила между кладовкой и кухней, разбирая продукты под беседу с правнуком:
— По лесу не шляйся, там колючая проволока кругом… Запретки…
Лисы… Призраки… Какие-какие. Какие…
Она запнулась, как будто потеряв нить разговора, но быстро нашлась:
— Тех, кто до Ивана Купалы в воду лезет. В воде посидишь, пневмонию схватишь… Юноша, я про этот пруд и про эту тарзанку знаю, э-э… Довольно давно. Джентльменчик ты мой. Все, к обеду чтобы как штык. Прадед без тебя есть не будет, а у него режим.
Обстановка комнаты стала богаче и модерновей, но и в ней нашлось место фотографиям, которых заметно прибавилось. Завершала разговор Валентина, любуясь самой крупной — групповым снимком семьи. Старше всех на нем были пожилые Валентина и Сабитов, самым юным — Максим, а между ними улыбались несколько мужчин и женщин.
Этот же снимок служил заставкой на штурманском экране самолета санитарной авиации, готовившегося к взлету с крохотного аэродрома в Первомайском.