— Вали отсюда! — рявкнул Андрюха. — Заманал, блин, Лайка Ваймуле!
Иди, блин, папочке-майору жалуйся!
— Андрюх, завязывай, — посоветовал Саня.
— Я тебе ща рыло завяжу, соваться будешь! — громко сказал Андрюха и ткнул пальцем в сторону Сереги: — Вали, понял? Еще сунешься — голову оторву на фиг, никакие мамкины врачи не пришьют.
— Андрюх, ну ты чего? — плаксиво протянул Серега.
— Что ты сказал? — спросил Саня Андрюху неприятным тоном, имея в виду явно не наезд на Серегу, а выпад в собственный адрес.
— Народ, вы чо загнались, ну? — снова влез Димон.
— Ты вообще заткнулся, — скомандовал Андрюха и бросил Сане, не поворачиваясь: — А ты невнятно понял, в уши долбишься?
— Так ты проведи по-взрослому, коли дерзкий такой, — сказал Саня, неторопливо снимая часы с запястья.
— Жди, поня́л? — велел Андрюха. — Ща с этим дюкóм разберусь, до тебя дойдет.
Серега не стал дожидаться, пока до него дойдет очередь, и пошел к поселку, сперва медленно, то и дело оборачиваясь, чтобы не пропустить, как старшеклассники расхохочутся и Андрюха скажет, что они просто прикалывались, и позовет играть дальше. Но никто не хохотал, Андрюха с Саней угрожающе сошлись, а Димон застыл рядом с ними, что-то пытаясь разъяснить, и Серега понял, что никто его играть не позовет, что они цапаются всерьез, и орал на Серегу Андрюха всерьез, псих недоразвитый, и обидеть хотел всерьез, потому и про маму говорил, и про папу почему-то, и, наверное, правда оторвет Сереге голову, если тот попробует приблизиться, так что все мечты о классных каникулах, которые Серега проведет вместе со старшеклассниками в играх, беседах, забавах и чем там еще старшеклассники занимаются, так что, когда Славян с Юросом вернутся из лагеря, не они будут хвастаться тамошними «Зарницами» и ночными набегами с зубной пастой на бабские палаты, а Серега им — вернее, ему даже хвастаться не придется, они сами увидят, что он закорефанился со старшеклассниками, и офигеют, — так вот, все эти мечты, сладко распиравшие Серегу, как вторая подряд бутылка лимонада, рухнули, сгорели синим пламенем и осели горьким дымком, беспощадно евшим глаза.
Сереге было двенадцать, и он был абсолютно несчастен.
Он всхлипнул, попробовал удержаться и заревел в голос, отчего перешел с быстрого шага на бег вслепую по пустой, к счастью, улице. Никто его вроде плачущим не видел. Во всяком случае, сам Серега не видел никого — особенно Райку.
Та устало вышла из школы, с мрачным сочувствием проводила взглядом спотыкающийся забег Сереги и села на крыльце ждать Людмилу Юрьевну, которая обещала грандиозные неприятности каждому, кто уйдет домой без отчета о проделанной за день работе.
Сабитов вышел из уазика сразу за КПП, захлопнул за собой дверь и молча козырнул. В кабине ответили тем же.
Выждав, пока машина с хмурыми офицерами отъедет подальше, он огляделся и направился в чипок.
Гарнизонный магазин навевал грусть. Чипок был небольшим, прилавок со стеклянной витриной метра на три и полдесятка полок за спиной, заставить их чем-нибудь было несложно. Их и заставили — не чем-то даже, а чем попало.
Попало немного. Даже вечной кильки в томате, кабачковой икры и трехлитровых банок с березовым соком не было — только еще более вечные морская капуста и выстроенные в пирамиды пачки соли. Ну и хлеб аж четырех видов: белый и серый кирпичи, черный каравай и нарезной батон. У задней стены выстроились початые мешки с крупами разных оттенков серого и несколько высоких алюминиевых бидонов — один, очевидно, с подсолнечным маслом, с чем остальные, непонятно. Молоко и сметана на такой жаре скисли бы в пять минут. Впрочем, в витрине-холодильнике молóчка была представлена не хуже, чем в московском гастрономе. Точно, тут же ферма рядом, вспомнил Сабитов.
Мясозаготовками и птицеводством по соседству увлекались явно меньше: в соответствующем отсеке охлаждаемой витрины скучали несколько заветренных костей трудноустановимого происхождения и возраста, а также вызывающе неприятная ливерная колбаса. Сабитов, как и его родители, гастрономические заветы предков не считал чем-то значимым. Некоторые приятели весело цитировали по этому поводу Хайяма. Сабитов же предпочитал не многочисленные рубаи про винопитие, а стишок про два правила жизни: «Ты лучше голодай, чем что попало есть, и лучше будь один, чем вместе с кем попало». И строго соблюдал с юных лет. Было непросто, зато не разочаровался ни разу. В отличие от упомянутых приятелей.
И о решении не укушиваться в обнимочку с принимающей стороной Сабитов не жалел. Ну, почти.
Отогнав виденья столов с мерцающими в полутьме мясными нарезками, он заверил себя, что денек спокойно посидит на творожной или кефирной диете, а отладкой нормальной цепочки пищевых поставок займется завтра.