Отделение грузно топало вдоль бетонного поля, по голенищам сапог щелкали стебли, дуром повылазившие из щелей между плитами. Солдатики были в противогазах, старых, с трубкой, уходящей в брезентовую сумку к металлическому фильтру, который больно бил по бедру или заду на каждом «Р-ряз-двэ!».
«Р-ряз-двэ!» — твердил, как заведенный, прапорщик лет сорока без противогаза, трусивший рядом с нестройной колонной.
Сабитов и Земских наблюдали за кроссом от второго ангара, в котором только что любовались единственным, зато вполне уникальным представителем летного парка части: военных еще времен здоровенным поршневым транспортником Ли-2 в учебной модификации. Сабитов, физиологически, кажется, не приспособленный улыбаться, оказался максимально близок к демонстрации благожелательного возбуждения. Он обошел самолет, задрав голову, дотошно расспросил о его истории, состоянии и особенностях техников, которым Земских велел слушаться приезжего капитана как местного, посидел в кресле пилота и был, по всему, готов рассказать связанную с этой моделью личную историю, да передумал в последний момент и вышел из ангара, задушевно со всеми попрощавшись.
Прапорщик Совпель заметил офицеров издали. Поравнявшись с ними, он скомандовал «Стой!», отчеканил строевой шаг и, поприветствовав с козырянием, доложил:
— Товарищ капитан, отделение наземного обслуживания проводит плановое занятие физподготовкой!
— Вольно, — скомандовал Земских прапорщику и отделению, и без того отдувавшемуся внутри противогазов не то что в вольных, а в разнообразно скрюченных позах. — Натаскиваем постоянно. Тяжело в учении — легко в бою.
Сабитов, поморщившись, прошел вдоль тяжело дышащего строя.
Срочники, оттягивавшие край резиновой маски под челюстью, при его приближении спешно вытягивали руки по швам. Сабитов остановился возле рослого ефрейтора, который дышал вполне непринужденно, да и пятна пота на его гимнастерке были поменьше, чем у остальных, и согласился:
— Легче легкого, вижу.
Переместив лицо к окулярам ефрейтора, он вполголоса добавил:
— Сам себя не перехитри, ефрейтор. Смерть от зомана — штука неприятная.
Сабитов тюкнул пальцем себе под нос и, козырнув, ушел к следующему ангару.
Земских, окатив свирепым взглядом прапорщика, поспешил следом.
Совпель, выкатив глаза, рявкнул:
— Доскин, ко мне! Снял противогаз быстро!
Он протянул руку. Ефрейтор, подойдя, неохотно содрал маску с не слишком утомленного и совсем не испуганного лица и подал ее прапорщику. Ощупав клапанную коробку, тот швырнул маску обратно Доскину и скомандовал, вытирая пальцы о брюки:
— Клапан на место быстро вставил, десять кругов в темпе, пока отделение отдыхает, и два дня на воротах стоишь, а по вечерам три километра в противогазе. С клапанами. Еще один такой фокус — на губе сгною, внял?
Выполнять.
Совпель проследил за тем, как Доскин, пошарив в кармане, неохотно прилаживает на место лепесток вдыхательного клапана, показал, чтобы тот надел маску, и скомандовал:
— Ефрейтор Доскин, десять кругов бего-ом! Ар-рш! Р-ряз-двэ, р-ряз-двэ, в темпе, я сказал, р-ряз-двэ!
Отделение безмолвными слониками наблюдало за удалявшимся ефрейтором.
— Отделение, противогазы ыс-снять! — рявкнул прапорщик и неожиданно нормальным, вернее, задушевным дикторским голосом добавил: — Приступаем к водным процедурам.
Они побрели к умывалке под стук одинокой пары сапог по бетону. Стук был негромким и каким-то сиротливым. Любые другие звуки аэродром будто отменил: не слышно было ни птиц, ни мошки или комаров, ни шелеста кустарников, ни рычания техники в лесу.
Зато на поляне рычание оглушало. Поляна сильно изменилась: раскатанные по бревнышку ворота бывшей «секретки» канули в траве, окрестности холма были перепаханы гусеницами, а сам холм наполовину срыт. Уцелевшую половину с двух сторон атаковали бешено тарахтящие бульдозеры. Из-за деревьев за ними наблюдала лиса.
Ножи бульдозеров уперлись в невидимое препятствие. Двигатели взревели.
Машины, качнувшись, снесли препятствие.
Странный лопающийся звук как будто отдался эхом в дрогнувшей земле, потемневшем небе и между лиственницами, вдруг ссыпавшими горсти иголок и чешуйчатой пыли.
Лиса бросилась наутек, а разные люди в окрестностях отреагировали на неслышный им звук удивительно остро.
Валентина, спешившая по коридору госпиталя, и Сабитов, размеренно подходивший к четвертому ангару, одинаково поежились, чуть замедлив ход.