И профессора первыми. Десять штук, один малахольнее другого.
Тут диктор как раз заговорил про новый уникальный гибрид декоративного цветка, выведенный батумскими селекционерами.
— Хоть кто-то в стране делом занят, — констатировала Антоновна, изготовившись внимать.
И, естественно, самое интересное заглушил басовитый лай. В соседнем дворе большой лохматый Рекс яростно гавкал на недалекий лес.
Антоновна решительно, но аккуратно, чтобы не пролить, отставила банку с подкормкой и как была, в клеенчатом переднике поверх цветастого халата, а тот, в свою очередь, поверх безразмерных трикошек, выскочила во двор с пронзительным воплем:
— Да будет покой здесь, в конце-то концов? Что кабыздох, что хозяева его, ни толку ни проку, знай гавкают да хвостом вертят с утра пораньше!
С Викуловыми отношения у нее были как у СССР с Китаем — потому, что с них взять нечего, голытьба, и потому, что чем ближе сосед, тем он хуже.
Внучку, вышедшую было на крыльцо следом, Антоновна, конечно, не заметила. Райка, рослая симпатичная девочка в сатиновом платье и с типичной для шестиклассницы стрижкой полукаре, поспешно юркнула в дом от стыда подальше.
Рекс Антоновну проигнорировал. Он увлеченно бухал, устремив свирепую морду к лесу. И вдруг выключился, как от щелчка рубильника: замолк, потупился и виновато покосился через плечо.
На крыльцо босой ногой ступила хозяйка Валентина, стройная, строгая и аккуратная даже в комбинации. Больше цыкать она не стала: стояла, полуприкрытая дверью, и грозно смотрела, как Рекс, потоптавшись, понуро семенит через весь двор, втягивается в будку и вздыхает там горестно и громко.
Антоновна, вытирая руки о бока, проследовала к забору в предвкушении скандала.
Валентина исчезла в доме, мягко притворив дверь.
Ей было не до скандалов — и вообще, и особенно сейчас. Она почти опаздывала на работу.
«Почти опаздывала» в картине мира медсестры михайловского госпиталя Валентины Викуловой означало «оказывалась на посту не за полчаса, а за десять минут до начала смены» — и это был стыд и срам, неприемлемый и недопустимый. Поэтому Валентина металась из зала в спаленку и обратно в форсированном режиме, слегка разбросанно, но приятным стороннему глазу образом. Да только не было стороннего глаза, способного оценить. Не то что давно не было, а примерно никогда. Был любимый паразит Серега двенадцати лет, с глазами то нахальными, то сердитыми, то счастливыми от очередной сочиненной глупости.
Сейчас глаза были деловитыми и опущенными к газетному листу. Серега, рассевшись за обеденным столом, занимающим середку зала, вместо того чтобы шустро позавтракать и выметаться в школьный лагерь, самозабвенно тащил свою долю ответственности за организацию семейного досуга. Он подчеркивал в телепрограмме интересные передачи, милосердно не забывая сто лет нормальным пацанам не нужную фигню вроде «От всей души» или «Песни-87», и вежливо кивал время от времени ЦУ, которыми его бомбила мама:
— Хотя бы в первый день не опаздывай! Как придешь, нагрей воду и помойся, грязную одежду положи в корзину. Рекса в дом ни в коем случае не впускай. Обед в лагере не пропускай, я вернусь поздно, опять отчетная проверка какая-то, да и в магазине опять шаром покати, в чипкé тоже. Хоть бы талоны ввели поскорее, в области вон, говорят, даже мясо свободно лежит. Ладно хоть молоко еще привозят. Допивай живо!
Чипком назывался гарнизонный магазин, исторически служивший предметом зависти для соседних поселков — ведь там появлялась даже тушенка со сгущенкой, а разок детям на радость случился завоз польской жвачки, фантики от которой до сих пор выступали в подростковых махинациях самой конвертируемой валютой районного масштаба. Последние полгода не было там ни тушенки, ни сгущенки, ничего не было, кроме мешков с крупами, ежедневно обновляемых полок с двумя сортами хлеба, белым и серым, — ну и молочки с соседней фермы.
Серега, покосившись поверх кружки с молоком на экран со строгой дикторшей, недовольно ответил:
— Да ну его на фиг, этот лагерь. Какой это лагерь вообще? Это школа, если в чо.
— Если чо, — машинально поправила Валентина и тут же спохватилась: — Не чокай!
— А чо?
— Капчо, села баба на плечо и сказала горячо, вот чо.
— Мам, ну чо ты как в садике. Летом школа отдыхает. А мы фигли не отдыхаем? Так нечестно. Главное, все наши в нормальном пионерлагере, купаются и тащатся по-всякому, а я один как дурак… с бабами.