— Чуть больше будет, ничего? — уточнила она неласково.
Больше было не чуть, а раза в полтора — похоже, Ольга насыпала сперва ровно полкило, а потом решила не баловать покупателя аптекарской точностью.
— Куда деваться, — сказал Сабитов. — Спасибо, Ольга. Сколько с меня?
— Кому Ольга, а кому Ольга Всеволодовна… — почти свирепо начала продавщица, бросив, однако, фразу почти на полуслове.
Она покосилась себе на лацкан халата, лежащий на могучем бюсте почти горизонтально. Ни нашивки, ни приколотой таблички с именем там не было — как, кстати, и в прошлый раз. Ольга моргнула и неуверенно спросила:
— Мы знакомы?
— Немножко, — сказал Сабитов. — Так сколько?
— Ой, — прошептала Ольга страстно. — Это вы?!
— Живу ведь ради него, а получается, совсем его забросила. Даже обнять и приголубить не успеваю. Да он и не дается уж.
Валентина попробовала улыбнуться, но то ли усталость, накопленная с утра, то ли печаль, накопленная за месяцы, если не годы, собирали губы и вообще лицо, как неразработанный, в тальке еще, жгут: растягивать неприятно, лучше не трогать.
— Это как раз нормально, взрослый же парень, — рассудительно отметила Тамара. — Они телячьих нежностей не любят.
К тихому часу она вымоталась никак не меньше Валентины, да и постарше была, но сидела на посту дежурной, как обычно, с выпрямленной, как у училки, спиной, и очки у нее поблескивали по-всегдашнему грозно. Валентина поняла, что сгорбилась на пациентском стуле, точно сын в ожидании ужина: спина колесом, локти врастопырку, осталось щекой на столешницу лечь. Подавив вздох, она выпрямилась, но решила, что если и мучить себя, то лучше с участием приятных элементов, и откинулась на спинку, чтобы верхняя перекладина давила и массировала под лопатками чуть болезненно и сладко.
Тамара продолжила, сверкнув очками совсем строго:
— А вообще, Валь, поверь опытной старухе: жить только ради детей неправильно. Ради себя тоже надо.
Валентина отмахнулась, шутливо вроде бы указав:
— Раньше-то парни, насколько я помню, наоборот, не дураки насчет нежностей были.
— Это уже взрослые парни, — объяснила Тамара. — Им да, без этого никак. Нам на радость.
Обе устало не то хмыкнули, не то хихикнули, на миг отвлеклись на прогрохотавшую мимо каталку и тут же забыли про нее, потому что та была пустой. На фигуру, толкавшую каталку, медсестры и вовсе не обратили внимания.
Фигура была в принятой сегодня спецодежде: белом халате, шапочке и марлевой повязке, скрывающей лицо, — и совершенно ничем не выделялась.
Гордый, сумевший стащить униформу из стопки тети Ани, на то и полагался — и правильно рассчитал, с какой скоростью проскочить мимо поста дежурной и когда отвернуть от него лицо.
— Ладно, — сказала Тамара. — труба зовет. По палатам всем ребятам.
Валентина, которая смотрела вслед удалявшейся белой спине, будто что-то вспоминая, спохватилась:
— Ох да. Пора.
Она подтянула к себе лоток с вечерними лекарствами, поболтала ногами, как девчонка, охнула в режиме фальстарта по-старушечьи, крякнула по-стариковски и легко поднялась. Тамара, одобрительно переждав мини-спектакль под доукомплектование собственного лотка, поколебалась, но все-таки спросила:
— Ты Коновалова с его романтическими наскоками послала, я так понимаю?
Валентина пожала плечами.
— Рискуешь, девушка, — отметила Тамара.
Валентина отрезала:
— Риск — благородное дело, а служебные романы — нет. Помнишь же:
«Но, как бы ты ни был самолюбив»?..
— «Я не из породы самоубийц», — подхватила Тамара. — Не помню, конечно. А тебе совсем не страшно — одной-то?
— Я привыкла. И я не одна. «Мой дом летает, в нем орущие дети и плачущий пес».
Она улыбнулась, подняла марлевую повязку с подбородка на нос и вошла в палату справа. Тамара, покивав, проделала то же со своей маской, открыла противоположную дверь и строго уведомила:
— Просыпаемся, товарищи. Температура, таблеточки, жалобы. Не торопимся, не стесняемся.
Сначала Сабитову было почти смешно, потом довольно неловко. Ольга извинялась, благодарила, лихорадочно шарила под прилавком в поисках какого-нибудь дефицита, способного продемонстрировать глубину ее признательности за спасение, ничего не обнаруживала и снова принималась извиняться и благодарить. Пришлось спокойно и твердо заверить, что все хорошо, что Сабитов совершенно не обиделся, а озабочен двумя вещами: самочувствием Ольги и собственной покупкой. И если с первым был порядок, то капитан с удовольствием рассчитался бы за вторую и пошел до хаты.