Во тьме, лишь слегка рассеянной пульсирующим слабым светом, он едва не влетел в колючую проволоку, а потом пару раз больно спикировал наземь, споткнувшись о корень — к счастью, не на ножик, и, к счастью, ничего себе не сломав. Всякий раз Серега поспешно вскакивал и снова бежал, задыхаясь, на жутковатые звуки. Но находил только истерзанную подушку листьев и мха, сломанные ветки, а иногда — темные пятна на листьях.
Ветки больно хлестали по лицу, ушибленное колено ныло, искусанное ухо страшно чесалось, очень хотелось пить. Но все это не было бедой.
Бедой было молчание Рекса.
Он всегда отзывался. Он всегда слышал Серегу издали. Он всегда возвращался.
Но не теперь.
Теперь Рекса не было.
Серега замер, свесив руки, и всхлипнул так, что заныло в горле. И вдруг понял: «Так он домой убежал».
Покрутив догадку в утомленном сознании, он всхлипнул снова, теперь с облегчением, крикнул: «Рекс, домой!» — и побежал, давя на рычаг немеющей от усталости рукой. Бежал Серега сперва почти наугад — просто потому что вроде бы опушка все время оставалась справа, — но потом додумался свериться с компасом и резко сменил направление.
Он совсем не боялся заблудиться, не пугался медведей и волков, которых в районе вроде видели прошлой осенью, не опасался лис с их мерзким хохотом и тем более призрака, который вообще-то мог подкараулить Серегу, пока тот рассекает в одиночку, — и сделать с ним призрачно плохое. Вернее, непризрачно. Сереге было не до этого. Он бормотал про себя: «Конечно, он же не дурак — ну, дурак то есть, вообще дурак полный, — но помнит же, где дом, и соображает, что я туда все равно вернусь, там и встретимся, и сейчас бегает, дурак, перед калиткой, и скулит себе, потому что жрать уже хочет, а никто во двор не пускает, меня же нет, но я уже бегу, как дам придурку поджопников, чтобы больше не убегал, и по башке, и котлеты все отдам, и в доме спать разрешу, даже на кровати, и больше со двора не выпущу никогда, и фиг с этим призраком, фигня это все».
Он отвлекался от бормотания только для того, чтобы выкрикнуть: «Рекс, домой! Домой!»
Так же он время от времени голосил на улице, не обращая внимания на редких прохожих. Те оборачивались с недоумением, но Сереге было не до них.
Он был так уверен, что Рекс вертится возле запертой калитки, поскуливая, что чуть не сел в пыль, обнаружив, что и перед забором, и за забором, во дворике, не видно и не слышно никого. «Мама впустила», остро понял он и ворвался во двор.
Он сразу проверил конуру — Рекса не было, — ворвался в дом и принялся метаться там примерно как днем, но тяжело дыша и всхлипывая, — и с поправкой на крики и заглядывание во все углы и щели, где, конечно, Рекс спрятаться не додумался бы — да и технически не сумел бы. Заревев уже всерьез, Серега сообразил, что мог ведь и обогнать Рекса, поспешно вытер слезы и принялся метаться от окна к окну, чтобы не пропустить возможное появление пса с любой стороны улицы. Время от времени он выскакивал во двор и на улицу и кричал:
— Рекс! Рекс!!!
Валентина, устало снимавшая белый халат в комнате старшей медсестры, замерла, прислушиваясь. Темнота за окном задергалась и ушла, уступив синим всполохам: во двор госпиталя въехала машина скорой помощи. Санитары с повязками на лицах принялись вытягивать из нее сразу двое носилок с дергающимися женщинами. Валентина поспешно натянула марлевую маску на нос и побежала к приемному покою, на ходу застегивая пуговицы халата.
Рекс не слышал ни криков Сереги, ни звуков суеты возле госпитального крыльца. Он из последних сил ковылял по лесу. Искусанные лапы не слушались, кровь, залившая глаза и нос, мешала ориентироваться, а горло, которое самая наглая лиса почти прокусила насквозь, сипело и булькало, заглушая все вокруг.
Однако Рекс добрел до того места, где сорвался с поводка, постоял, покачиваясь, и двинулся дальше на совсем уже подгибающихся ногах.
Он рухнул между кустами на самом краю оврага, завозился, пытаясь встать, и тут мир невнятно зашумел и заколотил Рекса по бокам, спине и лапам: пес съехал по стенке оврага в щель на дне, густо заросшую лещиной и актинидией.
От финального толчка, пробившего болью все раны, словно стальным прутом, пес с тоской взвизгнул, попытался вскочить, сдвинуться или хотя бы оглядеться, но не смог. Он упал в самый сгусток тьмы, собравшийся внутри кокона тонких, но твердых веток, на кучку ребристой рухляди.
Ни с поверхности, ни со дна оврага разглядеть щель и складку в стене, по которой, как по сплюснутой трубе мусоропровода, съехал пес, было невозможно.