— Давно.
— Тогда иди цветы поливать, они в кабинете ботаники.
Людмила Юрьевна, сверившись с часиками, зашагала к скверу.
Старшеклассницы, по ее расчетам, должны были справиться с наведением на кусты марафета, даже если отдались процессу всерьез. Ожидать такого от девиц, оставленных без надзирательницы, было наивно. Стало быть, они пинали балду уже некоторое время — и каждую минуту могли придумать развлечение с сокрушительными последствиями для себя, школы и конкретно молодого, но уже бесперспективного педагога Романовой Людмилы Юрьевны. Поэтому молодой педагог торопилась.
На полпути она вдруг сообразила, что не выяснила у Ереминой, о какой такой эпидемии та вела речь. С другой стороны, мало ли что болтает препубертатная балбесина с избытком воображения и очень неплохо, оказывается, подвешенным языком — надо это иметь в виду, пригодится при отборе участников бесконечных творческих конкурсов, первенств и соцсоревнований. Это куда более важный итог разговора, чем тревоги по поводу несуществующей эпидемии — существуй она, весь поселок давно стоял бы на ушах.
Странно, что слухи до сих пор не вырвались, подумала Валентина, задергивая шторы поплотнее. Обычно любая сплетня облетает поселок, если не район, со скоростью ветра, заставляя шушукаться, гудеть и запасаться солью и спичками. Просто все, кто мог рассказать, слишком заняты в госпитале либо в направляющихся туда скорых, сообразила она утомленно. Естественно, долго это динамическое равновесие не продлится, новость вырвется и помчится от госпиталя расширяющимся кольцом. Но это произойдет не прямо сейчас, а через пару-тройку часов, и уж точно не с подачи Валентины, которая предпочтет проспать эту пару-тройку часов — а если повезет, то и все четыре с половиной, оставшиеся до начала вечерней смены. Если повезет, если не разорется Антоновна, если не разгавкается собака, с анализами которой надо разобраться как можно скорее, и если ненаглядное чадо не разбудит, как любит, совершенно неотложным вопросом вроде «А мы можем сами сделать пломбир, как в городе?», «Где лежат лыжные штаны?» или «А ты знаешь, что Солнце взорвется через три миллиарда лет?».
Повезло.
Серега ждал во дворе. Он дождался, пока Рекс забудет смертельное оскорбление и станет потихоньку подскуливать, намекая, что игра в темницу ему уже надоела и он готов к новым, более подвижным развлечениям. Он дождался, пока Рекс, задобренный парой солидно сточенных, но все еще любимых костей из загашника за конурой, разомлеет на жаре и тихонько захрапит. Он дождался, пока солнце перевалит зенит, а по дороге неспешно проедет на дребезжащем велике Кеша-почтальон, известный под неизбежной кличкой Печкин. Он дождался, пока полураскрытый ножичек, подбитый под закругление рукояти, перевернувшись, в сотый раз четко встанет на спинку. Он дождался, пока маятник на внутренних часах, неуловимо похожий на глаза часового клоуна из зала, тюкнет тысячный раз — и при этом из дома не донесется никаких звуков: ни бормотания телика, ни легкого хлопания дверью, ни звякания, журчания либо стука лезвия с кухни. Значит, мама уснула и не проснется, пока не зазвенит будильник.
Время есть.
Он пошел в лес.
Теперь он был собран, тих и спокоен.
Он прошел через лес так, что на него не заорала ни одна птица, присел на замеченную накануне развилку сосны, с которой была видна бо́льшая часть кустарников вдоль проходимого края оврага, и принялся ждать, очень медленно давя особенно наглых комаров.
Он дождался.
Когда он досчитал до двух тысяч, в дальних кустах зашелестело. Призрак подкрался незамеченным, но обшаривать кусты, совсем не тревожа веток, он не мог.
И не обшаривать, судя по всему, тоже не мог. Что-то его сюда манило.
И Серега догадывался, конечно, что именно. Призрак искал то, что нашел Серега. Волшебный сундучок. Или шпионский чемоданчик — это уж с какой стороны смотреть.
Серега замер, дыша беззвучно и размеренно. Он не собирался спугивать призрака, пока не разглядит его как следует.
Темная фигура мелькала в гуще ветвей, постепенно приближаясь, треща ветками все сильнее, да к тому же все слышнее бормоча досадливые фразы.
Призрак терял терпение и осторожность — из чего можно было сделать давно напрашивавшийся вывод, что никакой это не призрак.
Серега узнал его еще до того, как темная фигура вышла из ветвей на открытую полянку, заросшую высокой травой, до того, как бормотание стало разборчивым, до того, как разглядел сутулую спину и засаленный пиджак, — но все равно не мог себе поверить. И только когда Гордый выпрямился, повел согнутыми руками из стороны в сторону, как будто держал на них хлеб-соль, и не менее странно ругнулся: «Ичэсэхэ — хренушки на лысый череп», — Серега, закусивший кулак от восторга и грандиозности переживаемого момента, смирился с тем, что нелепый кладовщик и есть загадочный лесной призрак и, очевидно, тщательно законспирированный иностранный шпион.