— Тону, блин! — заорал Саня, выскакивая из глубин после не очень достоверного испускания последних пузырей. — Паца, гады, фигли не спасаете?
— Было бы кого, — заметил Димон. — Совсем ледяная?
— Молоко парное! — заверил Саня, стараясь не стучать зубами.
— Киздун ты старый, — отметил Димон и принялся неохотно стягивать рубашку. — Андрюх, не идешь, что ли?
— Да куда я на фиг с подводной лодки, — пробормотал Андрюха, не разжмуриваясь.
Он сидел с запрокинутым лицом и упершись в травку ладонями. Ему было хорошо и покойно, даже досада на Ромашку почти улеглась. Двигаться не хотелось, лезть в ледяную воду тем более. Но деваться правда некуда: он же сам привел пацанов на карьер.
— Ща, — расслабленно пообещал он. — Ты лезь пока, резвись напоследок… А потом я… утоплю обоих на фиг.
— Мечтай, — презрительно сказал Димон.
Судя по звукам, он подошел к кромке воды, почавкал по глине, смочил ноги, охнул, подышал и с воплем и бурлением ринулся на глубину.
«Нагрейте там мальца, только не ссаниной», хотел посоветовать Андрюха, но закрыл рот и прислушался. Бурление и вопли взлетели и перешли в негромкий размеренный плеск: Саня с Димоном наперегонки рванули на тот берег. Странный звук из леса повторился.
— Призрак, что ли? — негромко спросил Андрюха, чтобы показать самому себе, что относится к звукам неизвестной природы иронически.
Звук повторился снова.
— Если так настаиваешь, — сказал Андрюха, встал и пошел, отряхивая джинсы, в чащу.
У недалекой полосы лещины он остановился: звук, размеренный и визгливый, доносился явно из кустов.
Андрюха, оглядевшись, подобрал палку длиной с руку, проверил ее прочность и, осторожно подойдя к кустам, раздвинул ветки.
В густой тени, быстро поводя израненным боком, лежала небольшая лиса.
Все ее тело, морда и лапы были покрыты страшными укусами, шерсть слиплась от сочащейся крови. Относительно чистым оставался только пышный подергивающийся хвост.
— Орешь, как курица резаная, — прошептал Андрюха и шагнул еще ближе.
Лиса захохотала и бросилась на Андрюху.
Он встретил ее ловким ударом палки, но поскользнулся. Палка отлетела в сторону. Андрюха упал на копчик и тут же, отталкиваясь руками и ногами, отъехал как можно дальше, испуганно вглядываясь в куст, в гуще которого недвижной тушкой застыла лиса.
Переведя дух, Андрюха вскочил, отыскал палку, стараясь надолго не отворачиваться от лисы, и всмотрелся в зверя уже с безопасного расстояния.
Лиса не двигалась и не дышала. Глаза у нее были приоткрыты, но как будто затянуты мутной пленкой — а может, загустевшей сукровицей.
— Сама нарвалась, дура психованная, — сказал Андрюха виновато и принялся осматривать джинсы.
Они не пострадали.
Андрюха, с облегчением выдохнув, начал отряхивать мусор, поморщился и обнаружил, что содрал локоть. Ругнувшись, он смахнул пальцем кровь, стукнувшую по листьям. Подумав, Андрюха присмотрелся, сорвал и прилепил к ссадине лист, похожий на подорожник.
Он, конечно, не заметил, что лист, как и многие вокруг, был заляпан кровью до прихода Андрюхи.
И пронзительного хохота, донесшегося очень издалека, он, конечно, не испугался.
Далекое редко пугает.
Из пробирки. Магический лазер африканского шамана
Свет солнца затопил все вокруг, золотистый и плотный, как вода. Как вода, он делал видимыми каждую складку, каждый заусенец и каждую пылинку.
Слишком четким стало все и одновременно, а глаза не были к такому готовы и напрягались, как бицепс от чрезмерного усилия, а голова кружилась, и вместе с ней кружился весь мир, золотистый и четкий до волоска, будто обведенного пронзительной кромкой, и волоски эти складывались в пышный покров, по которому неуловимо катились узоры, и ухватить их глаз тоже не мог, отмечая лишь, что пышный золотой мех приближается, не теряя четкости, но темнея, и уже касается мягко, будто поглаживая, точно место укола или укуса, будто примериваясь, будто выбирая самый беззащитный клочок лица или шеи, которую так украсил бы рыжий ворот, пока не пропитался алым, будто ласково уговаривая расслабиться, не шевелиться, не просыпаться, а ты понимаешь, что таким уговорам поддаваться нельзя, и вообще поддаваться нельзя, и поддаваться не собираешься — а рыжее становится алым и кидается, пронзительно хохоча.