Райка решила сортировать книги по категориям, а внутри категорий ранжировать авторов по алфавиту, что повлекло за собой перемены и в расстановке старого фонда. Библиотекарша Алла Александровна, конечно, убьет, но когда еще это будет.
Райка пыталась увлечь Серегу зачитыванием интересных кусочков, но тому показались одинаково скучными и «Библиотечка журнала „Советский воин“», и «Справочник ветеринара». Куда интереснее была настоящая жизнь, бурлившая за окном. Там старшеклассники, сожалея, что побег на лесной карьер бессмыслен: вода холодная, а тарзанка сгнила, — с воплями вроде «От такую тебе стропилу!» разбирали стройматериал на подручные средства для игры в палки, вариант городков с несколькими линиями для бросков, от «рядового» до «полковника».
— А вот, слушай, вообще интересно, — воскликнула Райка, открывая брошюру «Тайна „Отряда 100“» из «Библиотечки журнала „Советский воин“».
— «17 августа 1945 года. Небо было пронзительно-синим, бескрайним и каким-то очень ощутимым…»
Против военных приключений в экзотических местах устоять не мог никто, Райка знала.
Серега тоже не устоял. Он смылся.
— Я щас, — пробормотал Серега, садясь на подоконник, перебросил ноги наружу, сполз вниз и исчез.
— Вообще интересно, — мрачно повторила Райка, откладывая брошюру и подходя к окну.
Серега уже несколько угодливо вился вокруг Андрюхи, упрашивая принять его в игру. Тот снисходительно разрешил. Трех человек для «палок» все-таки маловато, это все знают.
Счастливый Серега нырнул в сарайчик и тут же, как чертик на пружинке, выскочил обратно с метлой, у которой вместо черенка была прилажена палка от клюшки «ЭФСИ». Серега бойко демонтировал метлу, поясняя, что сам весной ее и сделал вместо нечаянно сломанной, а теперь это прямо идеальная палка для игры, с которой можно, если в чо, сразу майором стать. Парни, добродушно похохатывая, предложили показать класс.
Серега, даже не взглянув в сторону Райки, занял стартовую позицию.
Райка уныло перетащила брошенные им пачки поближе к столу, отжала тряпку, взяла отложенную брошюру и снова прочитала начало, прикидывая, куда ее пристроить: на историческую, военную или приключенческую полку.
Небо было пронзительно-синим, бескрайним и каким-то очень ощутимым.
Оно висело над глазами, точно поля шляпы, а если поднять глаза, протыкало их ослепительным солнцем. Солнце казалось небольшим, но полыхало люто и бодро, будто раздраженное тем, что внизу осталось что-то крупнее и подвижнее песчинок. Солнце старалось это недоразумение извести. А капитан Баскаков старался не изводиться.
Вокруг во все cтороны до горизонта была гребенчатая пустыня, исчерканная короткими черными тенями, и только впереди — колонна Баскакова, с разномастным урчанием ползущая на юго-восток.
Баскаков с тоской оглядел окрестности, снял с пояса горячую фляжку и тут же, взглянув на часы, повесил ее обратно, потому что с предыдущего глотка еще не прошло получаса. Карта обещала колодец через двадцать километров, но с утра она соврала дважды, а еще пару раз соврать карте помогли японцы и их пособники, которые отравили колодцы, заминировали переходы да еще раскидали пикеты смертников, где замаскированные, а где и мобильные.
«Виллис» головной разведгруппы взобрался на вершину очередной дюны и замер. Сержант Загитов, сидевший рядом с водителем, вскочил на сиденье и подал знак стоять. Колонна, еще не забывшая утренние объезды минных заграждений, встала в одно движение — ну, в полтора.
— Шустрей, — буркнул Баскаков, и Харцевич утопил педаль, проворно объезжая колонну.
Жар отходил от капотов и брони плотными слоями. Почти сварившиеся бойцы поглядывали на командирский «виллис» с усталой надеждой. Колонна ползла по степи, переходящей в пустыню и обратно, вторые сутки.
«Виллис» командира выскочил на гребень и встал как вкопанный вровень с головным, хоть линию черти. Ас и пижон Харцевич все-таки.
Загитов, как всегда щеголеватый, отутюженный и пахнущий не потом, а трофейным одеколоном, оглядывал округу в бинокль. Он ничего не стал говорить, а Баскаков — спрашивать. Капитан тоже поднес бинокль к глазам и принялся изучать постылые дюны, вдруг перечеркнутые совершенно нелепой и неуместной здесь асфальтовой дорогой — узкой, однорядной, полузанесенной песчаными языками и даже барханами, но вполне настоящей, целехонькой и не слишком древней. Дорога уходила чуть западнее курса, который держала колонна, и исчезала в неровности горизонта.