Доддс пошел в ближайшее кафе встречаться с друзьями.
Внезапно мне на плечо опускается крепкая рука. Не спеша оборачиваюсь.
— Марло? Давненько мы, а?..
Макс Кунц! С тех пор как я видел его в последний раз, прошло восемнадцать лет, но разве можно его не узнать? Все тот же шишковатый бритый череп. Те же горящие глаза. Та же сильная рука, которой он крутил в пустоте, когда говорил о философии, а теперь протягивает мне. Он поздравляет меня. Вспоминает, что называл меня «рисовальщиком». Говорит, что ему случайно попалось на глаза объявление об этой выставке, и он нарочно пришел, чтобы со мной встретиться.
Макс Кунц! Как ему удалось так почти не измениться? Возраст читается легко — ему пятьдесят с чем-то. Но его голос, телосложение, манера одеваться — те же самые. И, когда он начинает говорить о моих скульптурах, я будто слышу его прежние речи из глубин старого кожаного кресла: «Да, каждый человек — всего лишь давний неуловимый вопрос, вокруг которого крутится вся его жизнь, тайна… Впрочем, без тайны нет и любви!»
Странно, но я действительно рад его приходу. Он принес с собой в это странное место свет прошлого, и еще я уверен, что продолжение истории узнаю от него! Потому что с того давнего вечера, когда мы с Максимом привели к нему Клару, я догадывался о связи, существующей между девушкой в черном и загадочным Господином К. С первых минут я предчувствовал то, что произойдет между этими людьми. Этими двумя в черных водолазках…
Стало быть, Кунц — второе предзнаменование, более ясное и более подчеркнутое, чего-то мне неизвестного, но, несомненно, связанного с Кларой.
Мы сидим рядом под «Смехом людоеда». Он — прямой человек, боец-философ, отшельник из южного пригорода, антинаставник.
— Вы ведь давно уехали, — говорит мне Кунц. — Вы, кажется, женаты, и у вас есть дети… О ваших работах начинают говорить. Я их знаю. В них есть мощь. Стиль. Несколько пугающая притягательность. Главное — не то, что они изображают, но те невидимые силы, на которые они указывают, потоки, которые они выявляют, и все это в пространстве, в отсутствии. Я рад, что увидел их собранными вместе.
— Когда я смотрю на них в этом парке, — говорю я ему, — я уже не чувствую никакой связи с ними.
— Понимаю. Это обещание новых творений! Они вышли из ваших рук для того, чтобы ими завладели наши взгляды. Мы ведь с вами никогда не оставались наедине, правда? Думаю, вам очень хочется поговорить о Кларе.
Я ждал лобового наступления, но у меня на несколько секунд перехватило дыхание. Кунц продолжает, не дожидаясь моего ответа:
— Я сам получаю от нее известия очень нерегулярно. Она много путешествует. На месте не задерживается. Вы, наверное, знаете, что ее фотографии очень ценятся. Их печатают в журналах. Английское агентство частично финансирует ее очень своеобразные репортажи, которые она делает совершенно независимо.
— Почему «очень своеобразные»?
— После того как были опубликованы крупные планы вьетнамских ветеранов, удивительные фотографии, которые лучше многих привычных снимков показывают войну, Клара делает только портреты солдат, воинов, но теперь — во время сражения. Она отправляется на место действия. Туда, где убивают, туда, где умирают. В наше время выбор у нее богатый!
— Клара часто подвергает себя опасности?
— Это еще очень мягко сказано. Она рискует. Под плотью и кожей лиц она высматривает признаки страха, признаки жестокости. Она выслеживает абсурд. Видимую ужимку Зла. Она нацеливает свой объектив — до чего странное слово, если вдуматься… — на лица людей, которые сейчас будут убивать или будут убиты. Она ищет. Она видит. Но в глубине души я считаю, что она не видит ровно ничего!
— Мы не встречались с Кларой десять лет. В последний раз это произошло при очень тяжелых обстоятельствах. Где она сейчас?
— Понятия не имею, дорогой Марло!
Я чувствую плечом плечо Кунца. Поворачиваюсь к нему. И вижу, как на поверхность его сурового лица, обычно смягченного светом понимания, выплескивается сероватая пена, его захлестывает вал безутешной печали. Кунц страшно напрягается, стараясь сдержать эту волну, и от этого становится безобразным. Отталкивающим. Тоскливо хрустит пальцами. Но против такой печали бессильны мускулы и челюсти.
— Когда она приезжает к нам — значит, она выбилась из сил. Она возвращается, потому что катушки с пленкой становятся тяжелыми, как булыжники, и тянут ее на илистое дно. К счастью, до сих пор ей удавалось справляться. Не думайте, будто она нам хоть что-то рассказывает. Но, мне кажется, только оттого, что она снова нас видит, она немного успокаивается…