— Николай! Ремень скорее!
Диверсант, превозмогая боль, пытался сбить Чулкова ногами. Но теперь он был не страшен. Пришлось придавить мощную шею врага каблуком.
Подоспел Сурин.
— Ах ты, гад! Грозил мне вспороть живот!..
— Вяжи как можно туже. Не жалей!
— Пощадите… Пощадите, братцы. Я же свой. Свой я!
— Да неужто кровный брат?! — заорал Сурин. — А кому же ты сигнальчиками титикал?!
— О-о-о! — раздался почти волчий вой в ответ. — Меня заставили. Заставили-и! А-а-а!
Наконец связали, усмирили врага, применив немалые к тому усилия. Он затих. Чулков отыскал пистолет и только тут обратил внимание на слова Сурина.
— О каком титиканье говоришь?
Николай не сразу ответил. Он пытался остановить кровь, льющуюся из носа. Но все напрасно — удар был силен, профессионален.
— Понимаешь, сам видел, как этот подонок подавал сигналы «юнкерсам»… Ти-ти-ти… Ах, гад!.. Попался… Выследил я тебя. Теперь у нас потитикаешь.
Он говорил, утирая кровь с лица, и одновременно рыскал глазами по земле.
Вспомнил и Чулков о коробочке в руках солдата.
— Нашел! — раздался из зарослей кукурузы торжествующий голос Сурина. — Нашел его штуку!..
— Давай сюда. И подними кинжал.
Николай торжественно передал радиомаяк Чулкову. С виду обыкновенный карманный фонарь. И не поймешь, как его открывать. Повертев в руках незнакомый предмет, Денис сунул его в карман.
— Специалисты разберутся. Потащили субчика.
Вражеского агента — а в том уже не было сомнения — доставили к Назарову. Выяснилось, что к полку он отношения не имел. У него нашли документы на имя Стрельникова. Солидные были бумаги. Работник штаба армии. Связист. Пользовался правом свободного передвижения. Документы, как и предполагали, оказались липовыми.
Агент заговорил сразу же. Он упал перед Назаровым на колени и, басовито воя, захлебываясь словами и слезами, запричитал:
— Я все… все скажу. Пощадите! Детя́ми своими молю.
— Много их у вас? — спокойно и внешне как бы вполне доброжелательно спросил командир полка.
— Пятеро. И все мал-мала меньше.
— Где живут? Адрес.
Агент стал рассказывать. Он попал в плен еще в сорок первом. Содержали его в концентрационном лагере. Потом послали в специальную школу. Разумеется, с его согласия. Так как до сдачи в плен Гальский (такова была истинная фамилия диверсанта) служил в артиллерийском полку, его стали готовить на сбор разведывательных данных, нацеливаясь на гвардейские минометы. О «катюшах» немцы почти ничего не знали. Сведения были самыми общими, путаными и очень страшными. С того дня, когда был дан первый залп под Оршей, уничтоживший все и вся на этой крупной железнодорожной станции, не отпускал гитлеровцев страх перед «катюшами».
Гальскому не удалось собрать сколько-нибудь серьезных сведений о мощном оружии Красной Армии. Но с него требовали информацию, и требовали жестко. Агенту пришлось информацию «брать с потолка». По его, Гальского, мнению, такие же фальшивки посылали и другие агенты. Из-за одной из таких «информаций» у него вышла крупная неприятность. Абвер забросил в район действия Гальского ревизора, и Гальский едва не поплатился жизнью.
Вот тогда ему и поручили заняться диверсией, снабдив специальным радиомаяком, чтобы наводить с его помощью самолеты на батареи «катюш».
Диверсант следовал за полком по пятам. Он старался завязать знакомства, войти в доверие к кому-либо из гвардейцев. Однажды Гальский попросил шофера подвезти его к одному из дивизионов полка. Они разговорились с водителем; через минуту-другую, когда они вышли из машины, солдат сорвал с плеча автомат и решительным тоном приказал:
— Руки вверх!
Пришлось применить кое-какие приемы, которым его обучили в разведшколе. Приемы самбо часто выручали Гальского. Поражение, которое только что нанес ему мальчишка-офицер, было полной неожиданностью.
А Денис, еще бледный, помятый, с неутихшей жгучей болью в животе, был крайне смущен. Знал бы командир, какую оплеуху он получил от этой вражины. Болел не только живот, трудно было и рот открыть. Казалось, его нижняя челюсть вырвана с корнями.
А Назаров будто и не видел ничего. Наоборот, взглядом, жестом подбадривал Дениса. Потом обратился к нему:
— У врага порой не грех и поучиться. Борьбой самбо кое-кому из комсомольцев надо овладеть обязательно.
— Да какой же я враг, товарищ командир! — затрепетал Гальский.
— Фашистский боров вам товарищ. То, что я с вами вежлив, еще не значит, что вы избежите суда и наказания.