Пожалуй, не столько пепелища и виселицы заставляли трепетать солдатские сердца, сколько сиротливый вид этого малыша. У старшины Буровко затрясся подбородок, взбугрились желваки на скулах у Вадима, глубоко, с дрожью, дышал Чулков. А Ленька в гневе бормотал:
— Ах, гады! Как же земля их носит?
А кто-то в колонне с лютой ненавистью выдавил:
— Вот он, фашизм!
И опять, извиваясь и поднимая пыль на проселочных дорогах, движется колонна. Идут солдаты тяжело, не в ногу. Тускло мерцают сквозь пыль стволы полуавтоматов СВТ, минометов, противотанковых ружей.
Колонну обгоняют пушки на конной тяге.
— Эй, пехота, садись, кому топать неохота.
Карпухин, зыркнув глазом влево-вправо и убедившись, что офицера поблизости нет, ловко вспрыгнул на лафет сорокапятимиллиметрового орудия.
— Что, боитесь оторваться от пехоты? — снисходительно спрашивает он ездового. — Вы уж, ребятки, держитесь за нас, не пропадете.
Смех волной прокатывается по колонне.
Орудие с Карпухиным на лафете догоняет медсестру — блондинку с черными бровями, помогающую подняться на ноги занемогшему солдату.
— Что ж ты, милый, так-то? — добродушно корит его сестра.
— Не надо, сестричка, я справлюсь, дойду, — смущается он.
— На лафет его вместо меня, — предлагает Карпухин.
— Спасибо, ефрейтор.
Сестра довольна.
Карпухин глаз не сводит с хорошенького девичьего лица.
— Ну что смотришь-то? — строго спрашивает девушка.
— Насчет свиданьица размышляю. Встретимся у тополя, как солнышко на закат? Я цветочков захвачу.
— Иди, иди, репей придорожный, — уже мягче говорит она.
— До скорого, значит? — картинно повернувшись, Карпухин возвращается в строй.
Медсестра задумчиво смотрит ему вслед.
Глава третья
Передали приказ: в любую минуту быть готовым к бою.
Весть эта наэлектризовала людей, усталости как не бывало, хотя с утра три десятка километров прошли без отдыха. Говорок утих, колонна без команды пошла в ногу. Земля проселочной дороги издавала под ногами глухие звуки: гр-рах… гр-рах…
Мимо колонны на рысях проскакала батарея стапятимиллиметровых пушек. В одном из офицеров, скакавшем на коне, Денис узнал отца, рванулся из строя.
— Па-па!
Трое ездовых и тот офицер, будто по команде, остановили коней, обернулись встревоженные.
Денис споткнулся, едва не упал. Надо же, какое поразительное сходство! Возвратился в строй, весь дрожа.
Никто не сказал ни слова, но Денис почти осязаемо ощутил на себе сочувствующие и ободряющие взгляды товарищей. Когда батарея, оставляя кудрявины пыли, скрылась за лесной полоской, Вадим молча положил руку на плечо Дениса.
Отец! Где-то он сейчас сражается с фашистами?
Колонна двигалась все быстрее. Пошли опять не в ногу. Потные, грязные, уставшие. Гарцуя на буланом коне, к голове колонны проскакал полковник. Он пристально всматривался в солдат, будто искал кого-то.
— Кто это? — залюбовались курсанты всадником.
— Полковник Елкин, начальник политотдела дивизии, — сказал командир отделения сержант Васин.
— Ух ты! Моральным состоянием интересуется?
— Проверяет, не стерлись ли у кого ноги до самого заду.
По колонне прокатился смех. Полковник попридержал коня, кому-то погрозил пальцем — смех угас.
Сзади загрохотало. Вскоре бешеным галопом, распространяя запах подгоревшей каши, промчались кухни. Смекнули в колонне: через два-три километра привал.
На пути встретилась крошечная станция, вернее, полустанок со множеством окопов, траншей, противотанковых рвов. Разместились в них. Повара раздали обед. Порции были чуть ли не вдвое больше обычных. Первый раз за многие месяцы бывшие курсанты по-настоящему наелись. Щедрость интендантов говорила о том, что фронт рядом.
Полустанок оказался действующим. Не успели еще в ротах покончить с обедом, как прибыл эшелон. Из теплушек глазели солдаты, одетые в новые гимнастерки.
— Какая дивизия? — спросил кто-то.
— Двадцать тысяч восьмидесятая, — не растерялся стоявший в вагоне солдат.
Товарищи за его спиной громко засмеялись.
Вдруг Васин окликнул весельчака:
— Иван, ты, что ли?
— Смотри ты, мать моя женщина! Земляка встретил!
— Так я и думал, — обрадовался сержант и пояснил: — Из нашей гвардейской. Только в разные полки попали.
Бывшие курсанты окружили повыскакивавших из теплушек солдат, начали тискать в своих объятиях.