Егор Ильич всегда заметен в толпе. И причина не в том, что он одет в немодный ныне китель и фуражку, а в том, что его просто невозможно не выделить. Именно поэтому на него долго смотрят даже незнакомые люди. Они сначала останавливают на Егоре Ильиче бегло-рассеянный взгляд, потом глядят пристальней, затем – во все глаза, и наконец оборачиваются, так как незнакомый старик уже оказывается за спиной: он шагает ходко, этот старик.
«Кто же это такой?» – мучительно гадают незнакомые люди. Их тревожит мысль, что они где-то видели этого человека, даже разговаривали с ним. И чем больше они думают об этом, тем очевиднее, что они знали Егора Ильича. Молодым незнакомым людям кажется, что они видели Егора Ильича не то в старом революционном фильме, не то в комиссии по распределению выпускников института; людям средних лет представляется, что именно этот старик не то прикалывал им орден, не то настаивал на вынесении строгого партийного взыскания за их, людей средних лет, неблаговидные поступки; старикам думается, что с Егором Ильичом они встречались давным-давно, в годы молодости. И только совсем юным прохожим – восьмилетним и десятилетним – Егор Ильич ничего не напоминает. Восьмилетние и десятилетние с нескрываемым любопытством разглядывают его пышные усы.
Вышагивая по людному проспекту, Егор Ильич посматривает по сторонам – он никогда не может быть равнодушным к городу, в котором живет. Волнующий смысл этого в том, что для Егора Ильича существует не один город, а два – старый и новый. Ему представляется, что взяли старый город, осторожненько раздвинули дома, убрали лишнее и каким-то чудом втиснули в него новый город в три раза больше и выше старого. Егор Ильич понимает – правильнее представлять, что новый город сохраняет в себе старый, но для него дорога прежняя картина – в старый город вставили новый. И он отлично умеет отличать новое от старого, и нравится Егору Ильичу как раз то, что он может переноситься из одного десятилетия в другое.
Иногда он, смеясь про себя, решает: «А ну, пойду-ка я по старому городу!» – идет, на новые дома не обращает внимания, и они как-то исчезают, и кажется, что их и не было, новых домов. А потом Егор Ильич приказывает себе: «Пойду по новому городу!»
Добрую четверть нового города возвел он, Егор Ильич. Строил каменщиком, бригадиром, прорабом, начальником участка, стройки, управляющим трестом, потом опять прорабом и опять управляющим трестом. Вот небольшой двухэтажный дом – ему было двадцать пять, когда закладывали фундамент; вот городской театр – Егор Ильич уже был прорабом, когда возводили его; а на строительстве вот этого большого дома он уже был начальником стройки. Егор Ильич перелистывает дома, как иной человек перелистывает страницы автобиографии.
Егору Ильичу одинаково интересно идти и по старому и по новому городу, и он иногда философски размышляет о том, что вот, дескать, в этом и заключается ответ на извечный вопрос о молодости и старости, каждая из которых имеет свои преимущества. Молодость хороша молодостью, старость – старостью. И собственно, размышляет Егор Ильич, кто знает, где она, окончательная истина? Это уже относится к тому, что Егор Ильич называет выяснением отношений со многим существующим в мире.
Он, например, в отличных отношениях с домами, улицами, людьми в рабочей одежде, зато у него совершенно не ясны отношения с тысячами других вещей и явлений. Их так много, что порой Егор Ильич впадает в панику. Сто, двести, три тысячи лет надо на то, чтобы выяснить отношения с драчливыми воробьями на ветках тополей, с рекой, горами, с веткой цветущей черемухи, с галстуком, которого Егор Ильич ни разу не надевал, с ботинками, с детским воздушным шариком и мотоциклом с коляской.
Миновав главную улицу, два переулка, Егор Ильич выходит на конечную остановку автобуса «Глебово – Песчанка». Здесь под широким навесом толпятся нетерпеливые пассажиры – люди в рабочей, запачканной известью и кирпичной пылью одежде. Это как раз те, с кем у Егора Ильича до конца выяснены отношения. Среди них редкий человек не знает Егора Ильича. Когда он приближается к остановке, ожидающие поднимаются со скамеек и дружно здороваются с ним.
– На стройку, Егор Ильич? – почтительно спрашивает мужчина с брезентовым пузатым портфелем.
– На стройку! – отвечает Егор Ильич и садится на то место скамейки, где должен сидеть первый в очереди. Усевшись, Егор Ильич вызывающе оглядывает пассажиров. Он словно хочет, чтобы кто-нибудь из них рассердился, стал защищать права очереди, обычно ворчливой и несговорчивой. «Ну, кто осмелится?» – спрашивают глаза Егора Ильича. Но никто не решается. Наоборот, первоочередные торопливо двигаются, теснятся, чтобы Егору Ильичу было просторно сидеть, а двое молодых парней даже поднимаются – пусть, дескать, Егор Ильич не испытывает неудобств.
«Какой подхалимаж!» – думает Егор Ильич, недовольный тем, что никто не оспаривает его права первоочередности. Потом Егор Ильич размышляет о том, что ведет себя несолидно, по-мальчишески. Однако он ничего не может поделать с собой. Сегодня, как и вчера и позавчера, он задирает очередь на конечной остановке автобусной линии «Глебово – Песчанка». Такое поведение Егора Ильича объясняется его теперешним пенсионным положением, а так дерзко он стал вести себя после того, как на остановке произошел серьезный случай. Как-то утром Егор Ильич так же чинно, как и сегодня, пришагал на остановку, поздоровался с рабочими и уселся на самое первое место. Сделал он это скромно, деликатно и незаметно, хотя сам испытывал некоторый стыд, но ему надо было попасть на стройку обязательно вовремя, и он оправдывал себя производственной необходимостью.
Так вот, он уселся на первое место и робко оглянулся: не собирался ли кто гнать его. Оказывается, собирался – на него смотрели злые глаза мужчины в широкополой велюровой шляпе.
– Эй вы, старикан! – сказал широкошляпый. – Я вам говорю, старикан… А ну, мотайте взад…
– Это вы мне? – тихо спросил Егор Ильич.
– А ты думаешь, Пушкину?.. А ну, давай мотай взад!
Вот тут-то и случилось необычное: очередь вдруг поднялась и двинулась на широкошляпого. Шли на него молодые парни, девчонки в розовых платочках, пожилой мужчина с брезентовым портфелем и даже одна старуха с теркой в руках.
– Ты на кого это кричишь? – удивились молодые парни. – На Егора Ильича… Ты, часом, не с психи сбежал?..
– Так он не в очереди, – пытался было отбиться широкошляпый, но было поздно – парни сгребли широкошляпого за пальто и выставили из-под навеса. Напрасно он кричал, что нездешний, что не знал, кто такой Егор Ильич, его оттеснили в конец очереди и сказали, что надо знать, на кого покрикивать и называть стариканом.
Дома Егор Ильич расхвастался перед Зинаидой Ивановной:
– Это тебе, матушка, не тюрли-мурли! Помнят, ценят, признают… Думаешь, если я ушел на пенсию… То-то же! Ты бы видела, как они этого широкошляпого! Ого-го! Нет, Егор Ильич Сузун что-то еще значит! Значит еще что-то Егор Сузун!
С тех пор Егор Ильич не может отказать себе в удовольствии дерзко вести себя в очереди на автобус. Понимая, что это мальчишество, простая человеческая слабость, Егор Ильич с вызовом смотрит на пассажиров, но здесь все его друзья. И молодые, и старые, и старушка молочница с двумя бидонами через плечо. Эта старушка не только теснится, освобождая место Егору Ильичу, она к тому же смотрит на него с обожанием и горячей надеждой.