– Я все ж думаю, оно лучше не помирать, – отозвался Краснозявка, не отрывая глаз от фуражки.
– Вона как? Ну, к нутрянке этой шапки броня подшита. Оно твою башку защитить поможет. И с плащом так же. Еще против огня недурственно, ежели рядом не болтаться.
Краснозявка кивнул.
– Наверное, енто поможет, – сказал он, пристраивая фуражку себе на голову. – Хотя может кой-какое внимание привлечь.
– Пускай. Гроты-то в тебе нуждаются. Ты ж умник, Краснозявка. Ежели у гротов ваще надежда есть от оркской власти избавиться, тады им нужно руководство. Кто-то, шоб им дорогу указывать и говорить, чо делать.
– А чо с Коммитетом? Как мне с ними-то связаться?
– Коммитет везде, где оно тебе надо, и будет говорить все, чо тебе надо, шоб он сказал, – ответил Гоббо. Его голос начинал слабеть. – А щас слушай меня. Эт важно. Бери очки. Они тебе понадобятся.
– А чо они делают?
– Они ж самая важная часть, – произнес Гоббо, снимая очки трясущимися пальцами. – Они тебе видуху придают.
– Видуху?
– Они типа как зеркало. Кады грот тебя видит, он видит свое ж отражение. Они самих себя видят.
Он улыбнулся, но свет в его глазах уже угасал. Лишившись своего облачения, он уже даже больше не был похож на Красного Гоббо. Просто еще один мертвый грот. Такой же, как и все прочие.
За исключением идеи.
Глава 11
По ощущениям в голове у Гитзита казалось, будто его ударил смертодред. Тем не менее, он нетвердо поднялся, моргая на пылающем солнце.
Солнце. Это отличалось. Он снаружи? Да, крыша церкви. В него что-то попало, и… Краснозявка его спас? Это не казалось правдоподобным. Изворотливый старый грот имел на него зуб. И все-таки он был тут. Оставался единственный вопрос: где они?
– Эээ… босс?
Рядом с ним, прижав уши, стоял один из карапузов.
– Чо такое? – огрызнулся он. – И боссом меня не зови.
– Дым.
Гитзит проследил за взглядом грота. Горизонт пестрел облаками, и они стремительно приближались. Возможно, это были машины орков, принимая во внимание количество взметаемых ими пыли и песка, но также это могли быть и юдишки. Он прислушался, пытаясь различить рев знакомых двигателей. Однако они находились слишком далеко даже для его чудесного слуха.
Но кое-что все же было: пронзительный визг. Мог это быть двигатель? Если да, звучал он нерадостно.
– Эй, еще кто слышит…
Однако сзади и сверху раздался шум. Гитзит обернулся и как раз успел увидеть фигуру человека, которая неслась с колокольни им навстречу. Падая, тот вопил и умолк лишь когда налетел на статую, установленную у основания башни. Поднятое копье крылатой фигурки пронзило грудь стремительно падавшего юдишки. Пока он сползал вниз по оружию, его глаза резко открылись, а губы раздвинулись в попытке напоследок произнести проклятие. Но глаза закатились, и он затих.
Гроты подкрались поближе, изучая труп.
– Как по-вашему, он вот так вот и хотел? – поинтересовался один из них.
– Без понятия, – сказал другой, пожав плечами. – Походу, шипастые юдишки любят друг дружку на шипы насаживать. Я видал, как они такое делали раньше у церквы.
– Я думал, эт прикол был или типа того?
– Не. Они так делают, шоб ихних богов впечатлить.
– Тупые юдишки, – вздохнкл Гитзит. – Любой нормальный бог сам бы мог тела на шипы понасажать. Горку с Морком никогда помощь с такой фигней не нужна. Боги ж должны быть чем-то, на что ты похожим стать хошь, а не чем-то, что впечатлить пытаешься.
Гроты закивали. Нравы юдишек действительно ставили в тупик.
– Погодь, – пробормотал один из них. – Походу, его спихнули.
Гитзит проследил за его взглядом. На вершине башни стояла фигура. Несмотря на слепящий свет и дым, ни с чем невозможно было спутать фуражку или печально знаменитую шинель.
– Гоббо, – прошептал один из карапузов. – Гоббо их уделал.
Фигура зацепилась своей винтовкой за канатную дорогу и понеслась по ней вниз. Приземление вышло совсем не изящным, она закувыркалась вверх тормашками, а шапка едва не слетела с головы. Однако Гоббо величественно собрался, сорвал веревку со своего легендарного жезла-гарпуна, после чего зашагал к упавшему юдишке и запрыгнул на труп. Поскольку его головной убор был низко надвинут, воротник поднят вверх, а очки закрывали глаза, от лица оставалось немногим больше, чем острый нос и серповидная улыбка.