Она обдала пастора ледяным взглядом.
— Болезни тоже в твоём ведении? А голод? Или ты только подбираешь за ними? Склоняясь тогда над постелью, держа его ручонку, я хотела, чтобы ты взамен забрал меня. Бог знает, как он уцелел бы один. Быть может, умягчённое сиротскою долей сердце отца… Но нет. — С горькой улыбкой она покачала головой. — Верить в сказки — удел детей. Я лишь читаю их.
Она подняла глаза.
— Ты любишь детей, Смерть?
Не дожидаясь ответа, она захлопнула книгу.
— Знаю, знаю. «Не задавай вопросов. Склони голову. Смирись». — Она ткнула книгой в сторону портрета судьи над камином и прорычала: — «Я решаю за тебя, девчонка! Твоё дело — слушаться!» — Сжав книгу в ладонях, она рассмеялась. — Я уже должна была выучить свой урок, не так ли, — живя с голосом Всемогущего. Всемогущего… чьё слово и прихоть меняют мир. Знаешь, я ведь не заводила еврея-любовника, не рожала ублюдка. После того, как я не вернулась с отцом из Нью-Йорка, все те годы, что меня не было в Фостерс-Глен, я жила с тёткой, старой девой, в Париже, изучая музыку. Так мне сказали. Для городских я всё ещё благородная дама.
— Но ведь так и есть!
Ворон взмыл к расходящимся лучам лепнины на потолке.
— Значит, ты столь же легковерен. — Она вытянула руку, и птица спикировала на неё. — Прости, здесь нет уютного бюста Афины Паллады, птичка. Отец считал всё языческое искусство греховным, поскольку, как и мой Эшер, немногие из его творений могли позволить себе прилично одеться.
— Э-э-э… — Пастор вдохнул, а выдохнул уже джентльменом во фраке, с розой в руке. Он протянул розу даме, подставил руку. — Ну что, идём?
— Нет. — Засмеявшись, она коснулась губами лоснящегося оперения ворона. — Рано.
— Рано? Но я думал, что… — Он откашлялся и поправил накрахмаленную манишку. — Вы так тепло меня встретили, мисс Фостер, что я решил, вы не побрезгуете сегодня моим скромным обществом.
— Как галантно, — упали сухие, как те древние лепестки, слова. — А я уже не в том возрасте, чтобы отказывать столь учтивому кавалеру. Я не могу отказать. Мне нужна лишь отсрочка.
— Как и всем. Но время вышло.
Она и ухом не повела. Плавной, летящей походкой проплыла к портрету над камином и, до мелочей скопировав кислый лик на портрете: обвисший подбородок, взгляд исподлобья, — прогремела:
— Где эта дрянная девчонка?! Чёртовы женщины! Хоть раз бы явились вовремя!
Свободной рукой она оперлась о холодный мрамор, посмотрела вверх, на картину. Холст, масло, угрюмость.
— Как долго ты ждал в вестибюле гостиницы, отец, прежде чем понял, что я сбежала?
Она перевела взгляд на гостя.
— Если я посмела заставить ждать его, мне ли страшиться неудовольствия Смерти?
Гость деликатно кашлянул в чёрную перчатку.
— Боюсь, я вынужден настоять. Идём.
— Почему я должна идти к тебе, если Смерть не приходила ко мне? — Её глаза блестели чернее, чем перья ворона, чем нежная прядь волос, заключённая в золото и хрусталь медальона на высоком воротнике её платья. — А ведь я звала, — увы, напрасно. Почему? Смерть не расслышала? Слишком сильно стучал дождь о маленький гробик, слишком громко эхо разгулялось в могилке? Не думаю: на кладбище Поттерс-Филд глубоко не роют. Или голос мой утонул в громыханьи колёс кареты, на которой приехала дорогая кузина Альтея, чтобы забрать меня домой? Ах нет, наверное, мои призывы не услышать было за шумом и гамом, поднятыми ею от радости, что она — наконец-то! — меня «нашла».
Книга хлопнула о каминную полку.
— Конечно, где ей было найти меня раньше, ведь у неё оставался только мой адрес на любом из дюжины писем. Писем с просьбами о деньгах, лекарствах, о ничтожнейшей тени сочувствия.
Внезапно она осела на плиту у камина. Взлетел с плеча вспугнутый ворон.
Гость опустился на колени рядом и обнял её. Её слёзы были нестерпимо реальны в сравнении с ним, скроенным из дыма и шёпотов.
— Ты так долго ждал, — горячо дохнула она ему в ухо. — Подожди же ещё чуть-чуть.
— Сколько?
От неё пахло лавандовой водой, которой она брызгалась после ванны. Он ощутил усталую дряблость её кожи, её волос, — волос и кожи постаревшей женщины.