- Марта успокоилась. По-моему, она стала забывать тебя... и Тони. Она горевала, сильно горевала.
...Лицо ее безмятежно. Безмятежно, даже когда она произносит: "Тони"! Не хмурое, как у Деборы. Кристина тоже потеряла мужа. Но разве Элен потеряла меня?..
- Тони, - говорит он тихо.
- Тони. - Она улыбается и встречает его взгляд; улыбка гаснет, наступает молчание.
- Теперь, когда ты уже здесь, мне почти стыдно, что я заставил тебя приехать.
- И напрасно. Разве ты не знаешь, что я рада видеть тебя?
- Но я сам точно не знаю, зачем вызвал тебя, Элен. Это был импульс.
- Я рада этому импульсу.
- Невесело мне было шататься все это время. После того как я узнал про Тони... Элен, я хочу, чтоб ты знала. Я должен тебе сказать, но только теперь, когда ты здесь, я чувствую, что не могу.
- И не нужно мне ничего говорить. Я тебя ни о чем не спрашиваю.
- В Канзасе я думал, что мне уже можно вернуться. Во всяком случае, я понял, что там, где я находился, мне не место.
- Может быть, тебе еще рано в Нью-Йорк. Твои друзья, родные... избегать их будет трудно. Мы могли бы уехать, Дэвид, провести год в Европе. Марте уже пора заняться французским и немецким.
- Как ты добра, Элен! Ты не задаешь вопросов. Ты даже не подчеркиваешь, что простила меня. Ты просто раскрываешь мне объятия...
- Я твоя жена.
Болезненное напряжение у переносицы, между глазами, которое она чувствовала все время, с тех пор как получила его телеграмму, исчезло; она качается на гребне высокого вала; слезы медленно наполняют ее глаза и останавливаются в них, не вытекая.
- Ты сильна, - говорит он.
- Нет, но я уверена.
- В чем ты уверена, Элен?
- В том, что я твоя жена.
- Я тебе завидую. Я ни в чем не уверен.
- Дэвид, если б я думала, что новые странствия дадут тебе уверенность, которая тебе необходима, я бы сказала: иди дальше. Но есть искания, которые остаются бесплодными: они идут в ложном направлении. Я хочу быть рядом с тобой, дорогой, пока ты ищешь. Мне необходимо заботиться о тебе... О! это очень просто. Я ничего не буду ждать от тебя. Ты почти не заметишь, что я рядом. Но я буду знать, что ты со мной.
- Предложение как будто прекрасное... для меня... - Он улыбается.
- Ты уже не мальчик, Дэвид. Тебе тридцать шесть лет. Нехорошо тебе скитаться так по всей стране. У тебя есть жена, дети.
- Ты, кажется, говоришь о старом Дэвиде?
- Я говорю о тебе.
- Может быть, я умираю: затянувшаяся агония, Элен, я не знаю.
- Я должна быть возле тебя.
Она видит, как он встает; и, точно ударом ножа в грудь, ее пронзает воспоминание о том, как он поднялся с ее постели год назад.
Он шагает взад и вперед; останавливается, полуотвернув лицо.
- Теперь я вижу. Я должен быть свободным от тебя.
- Может быть, ты сам от себя бежишь, Дэвид.
- Не думаю... - Он все еще стоит, отвернувшись. - Может быть, именно от твоей уверенности, от всего, чем ты, я чувствую, сильна, я должен бежать.
- Что же это - страх? То, чем я сильна, не враждебно тебе.
- Да, страх. Бывает, что и страх на пользу. Даже трусость в маленьком, слабом создании может быть на пользу. Я хочу осмелиться быть трусом. Элен, я снова убегаю.
...Посмотри на меня, Дэвид! Если бы только ты повернул ко мне лицо и посмотрел на меня!..
- Но не от меня, - говорит она. - Зачем же тебе бежать от меня? Ведь я тебя не связываю, я тебе предоставляю свободу.
Он всем телом поворачивается к ней.
- Хорошо, - говорит он, и сердце у нее падает. - Я бегу от самого себя. Иначе я не могу. Пока я не освобожусь от чего-то внутри меня, что уже умирает: весь мой мир, Элен, он и твой мир, и он должен умереть. Но он не умрет и не даст мне свободы, пока я не найду другой, новый мир, чтобы заменить его.
Она неподвижно сидит в кресле, голова поднята высоко, и слезы легко катятся но щекам. Она приняла удар в грудь...
- Пусть будет так, Дэвид.
Маркэнд слышит слова, которые только что произнес: "весь мой мир... он должен умереть... другой, новый..." Он отмечает их внимательно и изумленно, словно слушает доклад о самом себе, доклад, в котором для пего много нового и убедительного и который он должен выучить наизусть. Он слышит ее слова: "Пусть будет так, Дэвид" - и понимает, что любит ее, что позвал ее потому, что должен был видеть ее и от нее взять силы дальше идти без нее.
- Можно мне посмотреть Барбару?
Элен идет к боковой двери, проходит через комнату, где стоит одна кровать, входит в следующую. Единственное бра поодаль от двух кроватей; под ним няня за чтением вечерней газеты. На одной из кроватей большая корзина, завешенная розовым и голубым, и в ней Барбара. Няня вслед за Элен выходит в среднюю комнату, тогда Элен подходит к двери и делает знак мужу.
Когда Маркэнд проходит мимо постели, в которой, он знает, будет спать этой ночью Элен, тоска, точно властная музыка, расплавляет его тело. - Она прекрасна, и она моя! Я отказываюсь от этой красоты, которая принадлежит мне! - Элен, стоя у дальней двери, поворачивается к нему, и перед ним с поразительной ясностью возникает видение ее грудей, набухших от молока, с твердыми маленькими сосками, вырастающими из белой кожи. Решимость, настойчивая и суровая, овладевает им. - Я не дотронусь до нее. - И дитя, которое он видит перед собой, подкрепляет эту решимость.
Барбара лежит на животике, обе маленькие ручки подняты к светловолосой головке.
- Она будет белокурая? - шепчет он.
- Да, я думаю, что белокурая. У нее голубые глаза.
...Я не вижу ее глаз. Когда я увижу ее глаза?..
- Кажется, - говорит он, - что она крепко и легко держится за жизнь.
- Да, безмятежное дитя с большой внутренней силой.
...Мой грех дал ей силу!..
- Может быть, она живет уже в новом мире?
Элен берет его за руку. - Так сладко грешить, - поет ее сердце. И она чувствует свою грудь, прижатую к нему, его руки на своем лице, его губы на своих губах.
- Ты моя, - шепчет он. И когда он слышит свои слова, сомнение приходит к нему. - Моя? Плоть и кровь. - Нужно быть осторожнее; он отстраняется от нее, снова подходит к спящему ребенку. - Я поддаюсь тебе и говорю то, что неверно.
Личико Барбары отвращено от него; ее глаза скрыты от него.
Они проходят в спальню Элен и останавливаются. Няня, ожидавшая там, возвращается к своей питомице, закрыв за собою дверь. В слабом свете, падающем из гостиной, встает громада постели. В тени он видит Элен, ее серое платье, сливающееся с ее телом, кружево на плечах и руках, сверкающее так, что в полутьме она кажется обнаженной. Вот в чем можно быть уверенным: малютка уже поворачивает лицо к своей особой жизни. Но лицо его скитаний... его новых скитаний... не будет ли оно чуждым и враждебно-холодным? - Вот где тепло, Элен!