Она гасила лампу, и он слышал, как она укладывалась в постель. Спала ли она? Час за часом они жили во тьме, оба без сна, оба с мыслью: спит ли другой? Часто, заснув наконец, он пробуждался наполовину и заставал себя поднявшимся с постели, готовым подойти к ней, нарушить утолением голода своей плоти сложный ритм их разлуки. О! Во сне она бы не оттолкнула его; он знал, что может приблизиться к ней, схватить в объятия ее тело, забыться с ней... Он не смел коснуться их разлуки, все более глубокой и сложной.
Она долгие часы проводила одна в павильоне. Она вспоминала свою жизнь, даже записывала в маленький дневник мечты и воспоминания. Когда он заставал ее за этим занятием, глубоко ушедшую в себя, она казалась особенно далекой. Как сильна была ее воля, оттолкнувшая его, и как безжалостна к ним обоим! Но теперь она знала, что всю свою жизнь делала глупости. Когда она вышла за Ленка... четыре года назад... она была девственна. Сколько мужчин, молодых, старых, пожилых, ухаживали за ней (и многие не отстали после ее замужества); и как же она была глупа, выбрав Ленка, именно его из всех. - Что дали мне его деньги? Ведь, в конце концов, так ли много нужно шелка, которым прикрываешь свою кожу, мехов, которыми укутываешь тело, лимузинов, богато отделанных комнат, мягких подушек, на которых нежишь свое тело. И все это существует вне моего тела, не касаясь его. Продала свое тело за деньги Ленка? - Если бы так. Он и его мир тоже не коснулись ее... И зависть, и лесть (радость с примесью горечи, которую дает положение в обществе, тоже пресыщают) - и они тоже не коснулись твоего тела. Лейтон? Этот глупец не взял ничего. - Впрочем, глупа я, а не он. - Ты думала, что очень умна, когда устраивала свою жизнь. Да: обеспечила себе все, кроме того, без чего не могла жить. И купила это обманчивое "все" ценою... о! ценою вечного отказа от того, без чего не могла жить. - Неужели теперь уже поздно? Боже мой! Неужели поздно? - Потом появился Докерти, единственный ее любовник до Дэвида. Да, конечно, интеллигент, поэт. Еще одна глупость. - В своих обдуманных ласках он был от меня еще дальше, чем меха и лимузины. Я служила пищей его честолюбию. Вот все, что я дала ему. - Так тебе и надо! Ты взяла его, как и Лейтона Ленка, только чтобы насытить свое честолюбие.
Она думала о других мужчинах, добивавшихся ее... о немногих, кто желал ее молча и не смел добиваться ее. Когда они прямо взывали к ее телу, больше всего желая смиренно и с искренним чувством коснуться ее тела, она смеялась над ними. Что ж, и она - пуританка, лишь обратившая свое честолюбие от небесного рая к раю "интеллектуальных стремлений"? Старый друг ее отца, Айзек Гоубел, теперь президент фирмы "Сьюперб пикчерс", тратит и зарабатывает миллионы на кино где-то в Калифорнии... как это?.. в Голливуде. Какие пронзительные глаза были у этого старика, и как недвусмысленно он обращался к ее телу. "Ну, дорогая моя, - подхихикнул он как-то вечером, после обеда в доме ее отца, и облизнул свои мягкие губы, но глаза его смотрели пронзительно и твердо, - едемте со мной, и я сделаю из вас звезду. Вы дьявольски фотогеничны, девочка моя". Он говорил всерьез: он обращался к ее телу. Но она не нашла ничего лучшего, как поднять его на смех, и уничтожить презрением, и позабыть об этом. А молодые люди... на разгульных вечеринках, где вино не убаюкивало, а лишь разнуздывало их похоть, нетерпеливые молодые самцы (ей вспомнился один немец, один русский, один из Южной Америки)... она всегда презирала и отвергала подобные искания. А ради чего? Ради Эмили Болтон и ее школы? Ради литературы и педагогики? Ради ночей с мужем, рядом с которым даже ее плоть - моя сильная, ликующая плоть... - становилась слабой и бессильной? - Не ради них. Ради Дэвида. Я уже больше не думаю о Дэвиде. Что мне делать? Я уже не думаю о Дэвиде. Я могу раздеться при нем донага, спать в одной комнате: он - ничто для меня. Но и это придет к концу. - Он разрушил смысл ее пребывания здесь: служение делу воспитания... все разрушено и исчезло. Мертво, как Дэвид. Нереально, как Дэвид. В чем-то неразрывно связано с Дэвидом... Если задуматься над этим... почему-то все эти добрые дела стали ее привлекать только с появлением Дэвида (да, это так)... с мечтой о Дэвиде. Все ее великодушные мечты о служении добрым делам были слиты воедино с мечтой о Дэвиде - и исчезли все, вместе с Дэвидом.
...Вернуться к мужу?..
Она одна в павильоне (Дэвид ушел на очередную свою бесконечную прогулку), одинокая одиночеством тех, кто живет жизнью воли. - О, он примет меня! - Снова она вспоминает тот вечер, когда Айзек Гоубел (оценивающий взгляд его заплывших глаз) предлагал ей стать киноактрисой. Мэтью Корнер был при этом. - Старик... не так уж стар, пятьдесят пять, не больше... Почему среди тех, кто любил мое тело, я не отметила его? Он и сейчас любит. Его любовь глубже, чем у других. Вот почему он никогда не говорил о ней - не потому, что не смел, но потому, что он из тех людей, которые ничего не начинают, не будучи уверены в успехе. Почему он в тот вечер обедал у моего отца? За столом говорили о делах... Ах да, ведь именно Корнер заинтересовал отца в кинематографическом предприятии Гоубела и устроил сделку. - Другой вечер, еще до ее замужества, когда впервые она встретилась с Мэтью Корнером...
На ней черное платье с серебряной отделкой, серебряный обруч в волосах и серебряное дикарское ожерелье. Резкие черты Корнера смягчаются, когда он глядит на нее, все его большое тело делается покорным. В то время как она танцует, беседует с женщинами, с мужчинами, его взгляд, направленный на нее, вселяет в нее уверенность, становится источником могущества. Позднее он заговаривает с ней.
- Знаете ли вы, - он говорил хриплым голосом, - почему я хороший адвокат по уголовным делам?
- Потому что вы умный человек, вероятно?
- Пустяки, дорогая мисс Стайн. Вы и сами это знаете. Умные люди не идут в адвокаты в наш коммерческий век. А если идут, то очень быстро глупеют.
- Я ловлю вас на слове: почему же, уважаемый сэр, вы - знаменитый адвокат по уголовным делам?
Он смотрит на нее так, словно взглядом проник сквозь ее платье - и ослеплен.
- Потому что во мне самом живут все те силы, которые толкают на преступление. Потому что, когда я поднимаюсь и вижу перед собою присяжных, мне приходится защищать только самого себя. Преступление есть лишь бессильная реакция на любовь. И по-моему, самая красноречивая реакция. Потому что если любовь сильна, то что же можно с этим поделать? - Она видит, что его некрасивое, но благородное лицо серьезно. - Я хороший адвокат, потому что я понимаю человека, который грабит и убивает, чтобы добиться обладания женщиной.