— Да уж, поляки выиграли, — перебил его священник. — Сталин вместо Гитлера, велика разница, ничего не скажешь, повезло так повезло!
— Значит, не хотите разумные соображения слушать? — спросил Калоджеро.
— Какие там соображения! — не унимался священник. — Если то, что ты говоришь, называть разумными соображениями, тогда разум умер. Сталин должен ударить по Гитлеру, Сталин улучшает позиции, Сталин спас половину Польши… уши вянут.
Калоджеро с трудом сдерживался.
— Живы будем — посмотрим через несколько месяцев, от силы через год, кто из нас соображает, а кто нет.
— Жди, жди… — ехидно посоветовал священник.
Он ждал. А тем временем Россия напала на Финляндию, Калоджеро с удивлением ловил себя на мысли, что сочувствует финнам, Финляндия сопротивлялась — и он восхищался стойкостью этого маленького народа: держись, Финляндия, держись, Маннергейм; маленький фашистский генерал; нет, не фашистский; да, фашистский; вокруг России сплошные фашисты, кто сопротивляется России или боится ее, тот фашист. Финляндия тоже должна быть освобождена от фашистов, думал Калоджеро, и, даже если там нет фашистов, нужно раньше немцев успеть, базы для войны с немцами занять. «Русские отбиты в кровопролитных боях на линии Маннергейма», держись, Финляндия, маленький фашистский народ, фашистский генерал, вполне вероятно, что там скрыто орудуют немцы, кто его знает. Калоджеро искал спасения в самокритике, но ничего не мог с собой поделать и вдруг признавался себе, что его симпатии на стороне Финляндии. От возможных сомнений в действительной силе Красной Армии его избавило зубоскальство священника: насмешками над русскими, терпевшими поражения, он только помог Калоджеро мобилизовать все свои мыслительные способности, в результате чего необъяснимые явления сразу получили разгадку.
— Это маневр, — осенило Калоджеро, — Сталин притворяется слабым, хочет Гитлера обмануть, пусть все фашисты в мире думают, что Россия слабая, Гитлер оставит ее на закуску, а Россия-то сильная; когда она всерьез расшевелится, Гитлер и его кум пикнуть не успеют.
— По правде говоря, — признался священник, — у меня самого сомнение появилось: уж больно странно получается.
Калоджеро не стал говорить, что до этой минуты думать не думал о возможности такого хитроумного хода, что истина открылась ему нежданно-негаданно. Он упивался своим триумфом.
— Сталин самый великий человек на свете, — объявил он, — чтобы придумать такую ловушку, недюжинный умище требуется.
Кончилось тем, чем и должно было кончиться, — Финляндия уступила России часть территории; тут же немцы взяли Норвегию, убив сразу двух зайцев: заняли удобную позицию для нападения на Англию и свели на нет преимущество, полученное русскими в Финляндии, — может, этот полоумный фюрер начинал догадываться насчет сталинской уловки. Калоджеро полагал, что, если немцы тронули Норвегию, Сталин должен им дать по рукам; Сталин же делал вид, будто ничего не случилось. Немцы вошли в Бельгию и в Голландию. «Пора», — думал Калоджеро, но Сталин не шевелился. Хорошо еще, эту старую английскую мумию с зонтиком сменил Черчилль. Калоджеро обрадовался: он знал, что Черчилль один из немногих, кто не поверил в мюнхенский балаган. «Вылитый бульдог, — говорил он, — у него со Сталиным немцы проклянут день, когда родились». Одновременно Калоджеро пришел к заключению, что Муссолини в драку не полезет — будет держать нейтралитет, а в последнюю минуту примажется к победителям. Однако немцы были уже во Франции, Муссолини посчитал, что война выиграна, и избавил Калоджеро от необходимости ломать голову над его тайными планами. Сталин молчал, но Калоджеро мысленно видел его в большом зале в Кремле: Сталин склонился над картой Франции — лицо расстроенное, чувство сострадания зовет поспешить на помощь французам, а разум советует хладнокровно рассчитать, когда именно и как нанести удар. Пал Париж, Калоджеро жил там несколько лет — с двадцатого по двадцать четвертый, в июле в Париже очень красиво, его пансион был на улице Антуанетты, по вечерам — кафе на плас Пигаль или кафе «Мадрид», где играл оркестр и мужчина с умным худым лицом пел вполголоса и рассказывал анекдоты. Итальянский бульвар, Монмартр; теперь в кафе «Мадрид» сидели немцы, немцы маршировали в Булонском лесу, в Люксембургском саду, на плас Пигаль. А еврейские девушки с плас Пигаль? Та, например, что играла на скрипке? Кипя ненавистью, хоть плачь, Калоджеро месяц мучительно ждал, что же предпримет президент Рузвельт в ответ на обращение Рейно.