На "Руссо-Балте", где мне довелось проходить преддипломную практику, так же можно было вешать лозунг "Всё для фронта!". Распределён я оказался на "дочку" завода - в её авторемонтные мастерские при опустевших казармах Нижегородского пехотного полка. И имел удовольствие трудиться под руководством обрётшего знаменитость ещё до войны авиатора и конструктора Саши Пороховщикова. Невеликая разница в возрасте дозволяла нам фамильярничать, будучи наедине. Ему удалось выбить из военного ведомства 9660 рублей 72 копейки на проект "Вездеход" - гусеничную машину для поля боя. Выделили ему из расквартированного рядом полка 25 солдат порукастей, да ещё столько же нанял изобретатель мастеровых со стороны. Кстати, там столкнулся я и с рядовым Данилом Колесником, прекрасно умевшим подчинять всякое железо, но от жестокости сослуживцев постоянно страдавшего. Самоутверждение за счёт унижения других характерно не только среди уголовников, в большом коллективе человека мягкого и незлобливого всегда найдутся желающие обидеть. Ценный работник взят был нами с Сашей под свою опеку и тот из чувства благодарности готов был работать хоть сутки напролет. К сожалению, мне поучаствовать в завершении проекта не вышло, но слухи донесли, что в июне 1915 года испытания прошли. Правда, первый блин вышел комом - начальник Рижского отдела квартирного довольствия войск инженер-полковник Поклевский-Козелло аппарат не принял. Хотя, давайте по порядку.
Обещанная прессой населению по обе стороны фронта победа до того как опадут листья не случилась. "Спасая Париж", царём экстренно были отмобилизованы среди прочих своих верноподданых и 25 тысяч латышей, а потом брошены громить усадьбы прусской военной аристократии. Столицу Франции удалось сохранить, а в результате, казалось бы, далёкая и почти абстрактная война пришла в наш дом. На юге Курземе почти граничила с самой северной крепостью-портом 2-го Рейха Мемелем. Уже распробовавшие вкус крови тевтоны принялись наползать по веками знакомым направлениям - "Дрангх на Остен!" (и попутно на север). Потому то, когда в Большом Ауле нашей Альма Матер студенты в апреле 1915-го стихийно стеклись на митинг, я одним из первых подписал прошение к государю разрешить создавать из студентов добровольные команды разведчиков и связистов - лучше нас эту местность никто не знал.
Сразу в бой не послали - а в рижской же офицерской школе прогнали на ускоренном курсе и вскоре вручили уже погоны подпоручика. Следом за студентами в огромном количестве запросились на войну люмпены и батраки, да малоземельные. Но они воспринимали её как шанс сменить малооплачиваемый нынешний свой труд, на более сытый образ жизни, ведь на военной службе даже мясо в изрядных порциях ежедневно полагалось. Да и говорил враг на языке, ненависть к которому за века в генный уровень вошла. Формируемым национальным частям требовалось офицерство так же национальное, и бывшие студенты удачно растворились среди кадровых земляков, надёрганных по всей царской армии. Даже пара генералов-латышей нашлась, причём не голубых кровей, а выслуживших свои эполеты честно, кровью и потом. Наш командир батальона так же происходил из батраков, но желая вырваться из безнадёги, не взвалил на себя долю безземельных своих предков, а добровольно в армию запросился. Там сметливого охотника вскоре в унтерскую школу определили, а следующей ступенью стала школа офицерская, так и дорос до подполковника, реально в дворянство пробившись. У остальных "господ офицеров" биография разнилась не сильно, и происхождение никто не выпячивал, а вот за нижних чинов радел, зная ментальность земляков. Потребность в разделении по национальному признаку не по чьей-то прихоти "сверху" произошла, ведь в царской армии языком общения являлся только РУССКИЙ. Даже не невозможность общих молебнов причиной тому стала, их и так на фронте вскоре отменили.
С Кавказской войны в армии знали, что мусульмане свинину есть не станут, потому "из за котла" сформировали из них "дикие" дивизии. А о том, что прибалт щи да кашу чуть тёплыми потребляет чинно и с достоинством - не ведали. Когда тому в армии хлебать пришлось из одного котелка с сибиряком, для которого чем горячей, тем вкуснее, то доставаться опоздавшему стала только кислая жижица. Начались драки, что для вооружённых людей лучше делать с противником. Не побоялся раздуть скандал подпоручик Сибирского полка Альфред Ульманис, сам через солдатчину прошедший, за что перевода в национальную часть и удостоился. Стал формировать батальоны латышских стрелков, как из фронтовиков, так и из новобранцев. Последних оказалось не более чем добровольцев, но уже повоевавших воинов оказалось вдвое больше вышеперечисленных групп, и фронтовым своим опытом с земляками они щедро делились. Ещё одним отличием явилось вооружение стрелков американскими Винчестерами с плоским штыком, но под мосинский патрон. Стоило это заказанное в Штатах недоразумение как несколько трёхлинеек, только Тула не справлялась с военным заказом, и казна шла на расходы. Русская военная приёмка, мстя за цену, извращалась, как могла. Усатые чины в черкесках с газырями и кинжалами аж цирковые шоу для заокеанских мастеровых устраивали. Но всё ими забракованное оружие без доработок тут же продавалось на внутреннем американском рынке и нареканий не вызывало. Мощный патрон даже из ружейного антиквариата на охоте показывал прекрасный результат. Но вот на войне, особенно при стрельбе из положения лёжа, перезаряжание рычагом вызывало неудобства и нарекания.
В первый бой латышей бросили 25 октября 1915 года, когда кайзеровские войска подошли к Риге на расстояние пешего перехода. Уже 28-го числа прощался я вместе со всеми рижанами с первыми тремя убитыми на Тирелских болотах стрелками. Устроили похороны пышно, в Латышском Собрании, находившимся рядом с родным Политехом. А 5-го ноября наш 3-й Курземский батальон по железной дороге Рига - Тукум отвезли на последнюю станцию Юрмалы - Шлоку, и мы усилили уже сражавшийся там 2-й Рижский. Наступление врага удалось остановить, но дорогой ценой, хотя даже к смерти на войне привыкаешь скоро.
Через пару недель стрелки подарили мне сделанную из гильзы зажигалку, не очень-то нужную не курящему человеку. Подобное окопное творчество развилось стремительно и массово - помогало не думать о плохом. Я же из ответной благодарности не жалел на стрелков дорогой американской целлюлоидной фотоплёнки и снимал на Кодак ?2 фронтовую жизнь. Проявлять её, и печатать карточки было совсем не трудно - юрмальский поезд за пару часов довозил до Риги, где у брата на квартире стоял мой фотоувеличитель и ванночки. Кстати, брат же, среди прочей своей контрабанды (в основном для Военного ведомства) зачем то привез и подарил мне зелингенскую саблю и даже новейшую портативную Лейку. Так что невольно пришлось становиться по совместительству военным фотодокументалистом - единственным на весь фронт, а потому широко известным в узких кругах.