"Может взять да уйти. Без объяснений. Без этого вежливого: "Всего доброго!" Молча". -- Мелькнуло. Но в этот момент вернулась моя регистраторша.
-- Присаживайтесь, -- сказала она без улыбки, однако достаточно вежливо. Я сел.
-- Надо заполнить анкету. На латышском языке. Я помогу вам, -- она разложила бланки и пошло-поехало.
-- Национальность?
-- Финн.
В этой ситуации никто и никогда не умел скрыть изумления. Штука в том, что внешне (черный и смуглый) я походил на кавказца, цыгана, еврея, араба, на кого угодно, только не на финна. В глубине души я и не оспаривал, что, по крайней мере наполовину, это могло быть правдой. Отца своего я не знал. Но по материнской линии я все же был финном, что бесстрастно фиксировала канцелярская запись в моем паспорте. В данном случае человеческое удивление было естественным и, казалось бы, не давало повода для раздражения. Тем не менее я раздражался. Кому какое дело, в конце концов? И почему я обязан пояснять интимные подробности?
-- Финн, -- сказал я и приготовился терпеливо переждать паузу, пока она переварит это известие. "Пирожок", кажется, пришелся по вкусу, и мышцы на ее лице чуть дрогнули, придав ему довольное выражение.
-- Вы говорите по-фински?
-- Нет. -- Я решил обойтись без комментариев. Пусть принимают таким, каков есть.
-- Понимаю, -- сочувственно отозвалась она и в первый раз улыбнулась. Мне показалось, вполне искренне. Я начал моментально оттаивать, как после стаканчика "Московской".
-- Ваша специальность? Кем работаете?
-- Образование юридическое. Работал журналистом в газете. Теперь председатель небольшого издательского кооператива.
Она аккуратно вносила сведения в соответствующие графы.
-- Семейное положение?
-- Женат. Двое детей.
-- Мы пришлем вам приглашение, когда определим, как лучше использовать вас в нашем деле, -- сказала она на прощание уже без всякой предвзятости.
Прошло два месяца. Штабисты Народного фронта, по всей видимости, "потеряли" меня. Московский Кремль тревожно закипал. Грозное побулькивание, шипение. перекатывание, неясные удары доносились до Риги. Люди стали выглядеть нетерпеливыми и раздраженными.
Можно жить ради денег, а можно жить интересно. В ту осень деньги для меня ничего не значили. Утро начиналось не с завтрака, а с дотошного изучения газет. Группа энтузиастов объявила о восстановлении социал-демократической партии. Моментальные ассоциации: Плеханов, Мартов, отказ от вооруженного восстания. Через час вхожу в ремонтируемое, полуразрушенное здание в Старой Риге. Развалы символичны. Воссоздают соответствующий моменту исторический фон. И на этом фоне я, по тем моим представлениям, выглядел прилично. Не отсиживался дома, не отгораживался от событий и даже имел собственный взгляд на происходящее. Мне казалось важным, чтоб об этом узнали другие. Все. Я тогда не подозревал, что свобода "вне меня" просто не существует, что это всего лишь одно из человеческих заблуждений. Свобода может быть только "внутри меня". Если бы я тогда это знал, то, дорогие мои, поверьте, я бы лучше занялся рыбалкой. Для здоровья было бы много полезней! Или, что было бы еще разумней, уже тогда, рванул в Финляндию. (Через шесть лет все так именно и закончится.)
Валдис Штейнс мог бы сойти за шкипера по такому общепризнанному пункту, как борода. Однако косматая, неряшливая голова и лоснящиеся от грязи волосы заставили тут же отказаться от этого сравнения. Моряк дисциплинирован и аккуратен. К тому же мне очень не понравилось, что в уголках его губ все время мелко пузырились слюни, а он не обращал на это никакого внимания.
-- Это очень хорошо, что вы пришли к нам! Это превосходно! Русские не должны оставаться в стороне. Между прочим, известно ли вам, что в Латвии до сорокового года, пока коммунисты не разогнали социал-демократов, в их составе были и русские?
-- Я, пожалуй, не смог бы назвать имен, но в общих чертах положение мне известно. Кстати, если мне не изменяет память, до того, как коммунисты изгнали социал-демократов, это сделал Карлис Улманис. Верней, он не изгнал их, а элементарно пересажал.
-- Ни одного не уничтожил, заметьте. Ни одного. -- "Сомнительная заслуга", -- подумал я, но развивать эту мысль не стал. Бывший президент Латвии сочувственно относился к идеям фюрера, особенно в той части, которая оправдывала диктатуру. Латвию в сороковом "сдал" без трепыханий. Но нужно быть латышом, чтоб понимать национальный пиетет перед Карлисом Улманисом. Надеюсь, понятно, почему через несколько лет латыши избрали президентом Гунтиса Улманиса, племянника того, довоенного?
-- Я так понимаю, что партии как таковой пока нет. Есть инициативная группа. Задача -- собрать народ, подготовить Устав и официально зарегистрировать организацию. Так? -- перевел я разговор в деловое русло.
-- Уцелевшие социал-демократы в сороковом перебрались в Швецию. Фактически они сохранили партию. Но вы правы: нам здесь предстоит создать все эаново, а с коллегами в Стокгольме мы будем координировать наши действия. Предварительные переговоры проведены, нам обещана поддержка с их стороны. В том числе и материальная. В скромных пределах, разумеется.
-- Я мог бы, в свою очередь, поместить заметку в русской газете, рассказать о создании партии и, таким образом, привлечь новых людей.
-- Отлично! Но имейте в виду: бывшим коммунистам у нас не место. Вы-то сами, надеюсь, не член партии?
-- Нет.
Я решил не вдаваться в излишние подробности. Мой антикоммунизм был скорее философским, чем практическим. Неприязнь (ненависть во мне так и не вызрела) я испытывал к вождям, идеологам, руководителям, партийным карьеристам. Рядовые коммунисты, работяги или даже те, кто принимал должность в одном пакете с необходимостью членства в партии, не вызывали у меня отрицания. Нет, я не страдал от избытка принципиальности. А чересчур принципиальным людям не верил тогда и не верю теперь. Потому что в одном случае мы имеем дело с проходимцами высшей пробы, а в другом -- с идиотами. Много позже, пожив на Западе, я пришел к убеждению, что коммунисты даже полезны. Они составляют некий противовес тем, кто занимает в обществе правые крайние позиции. Вот пусть там и сидят!
-- Валера, -- как-то утром сказала мне жена, третья, между прочим, законная супруга (вторая во время развода заявила о моей неуживчивости, на что я отреагировал следующим образом: "Уважаемый суд! То обстоятельство, что я нахожусь в зале суда вторично по поводу развода, действительно, характеризует меня в определенной мере как неуживчивого человека. Но о каких чертах характера тогда свидетельствует то, что эта женщина, -- я кивнул в сторону бывшей жены, -- участвует в бракоразводном процессе в ... шестой! раз?" Брак наш был скоротечным как дуэль, и я узнал об этом факте ее биографии недавно и совершенно случайно. Фактишко тщательно был замаскирован и прикрыт чистенькой паспортиной. Суд удовлетворенно выдохнул и впаял каждому равную сумму штрафа. После чего я тоже почувствовал себя удовлетворенным). -- Валера, зачем тебе все это надо? Какого черта ты полез в политику? -- У нее было много достоинств чисто женского свойства. -- Зачем транжирить время на какую-то чушь, когда есть поставленное дело, приносящее в дом деньги? И неужели интересы латышей ты ставишь выше интересов русских?
-- Я на поле свободный защитник, понимаешь? "Либеро", -- она знала, что такое свободный защитник, так как пришлось ей побывать на стадионах в Одессе, Москве, Сочи, Ленинграде. Словом, везде, куда нас заносило с культурно-просветительной целью. -- Но, в отличие от футболистов, я свободен от обязанности играть только за одну команду и вольно перехожу на сторону тех, кто проигрывает. Послушай, Катюша, а почему в доме нет сыра? (Я разочарованно смотрел в полупустой холодильник.)