Я был бунтарем. С самого первого дня я задавал нашим инструкторам неудобные вопросы о цели и средствах. Я не хотел заучивать труды Ленина, Маркса и Сталина. Я хотел убивать. Меня не волновали планы сражений и танковые атаки. Я хотел учиться стрелять и резать горло. Я не хотел учить русский, и мне не нравилось, что советские солдаты смотрели на нас свысока. Чем больше мои товарищи просили меня потерпеть, потому что дорога на войну длинна и извилиста, тем больше я сопротивлялся. Наконец мы с одним сержантом, узбеком с плечами как у быка и шеей толстой, как ствол дерева, сцепились рогами в баре для военнослужащих сержантского состава. Я не понял, как именно он меня обозвал, но слово было обидным, и я не сумел устоять.
Нам разрешили драться. Постепенно вокруг нас столпились все, кто тогда был на базе. После того как мы практически разнесли бар в щепки, мы выбежали на улицу. Бой без правил: мы дрались кулаками, ногами, пускали в ход локти, колени, выдавливали пальцами глаза. Мне тогда было двадцать, я был сильный и здоровый. Некоторые сравнивали наш бой с поединком Мохаммеда Али с Листоном. Мне пришлось туго. Узбек молотил меня по голове, сломал шесть ребер, из меня хлестала кровь.
И все-таки мы с ним были разные. Он был сильнее, а я злее. Во мне скопилось больше ненависти, чем в нем. Кроме того, у меня были чистые легкие, а мой противник был заядлым курильщиком. Он курил русские сигареты, которые, как мне сказали, на пятьдесят процентов состоят из ослиного дерьма. Нет, я не вырубил его эффектным нокаутом. Больше сорока минут мы методично ломали друг друга. Наконец он упал на одно колено, задохнулся, стал харкать кровью. Потом покачал головой, и группка южноафриканцев радостно закричала, а русские злобно отвернулись и ушли, бросив своего товарища, который опозорил великую державу. На том история бы и закончилась, если бы узбека не хватил инфаркт — в ту же ночь он умер на своей койке. На следующее утро меня выдернули из лазарета, где я залечивал раны, и посадили на гауптвахту. А теперь скажите, велика ли вероятность справедливого суда для чернокожего в стране, которая и так не испытывает по отношению к нему пламенной любви? Кроме того, я не собирался каяться и умолять о прощении.
Несмотря на то что тогда была осень, в камере было тесно и душно, днем от солнца трескалась крыша из рифленого железа. А по ночам было так холодно, что пар, шедший у меня изо рта, тут же замерзал. Еда была несъедобной. Я целых пять недель проторчал в одиночке, громадной камере размером с целый дом. Мне снились холмы Транскея; в мечтах я беседовал с отцом и занимался любовью с большегрудыми толстыми девчонками. Когда зажили ребра, я начал отжиматься и приседать. Делал упражнения до тех пор, пока пот буквально не заливал пол.
Тем временем мои соотечественники старались меня вытащить. Жизнь — странная штука. Командир нашей части обожал регби. Потом я узнал, что регби не пользуется популярностью в Советской армии, там больше любят футбол. Но в Саракташе хватало регбистов, из которых сколотили целую команду. В прошлогоднем армейском чемпионате саракташцы заняли второе место. И вот командир части вспомнил, что в ЮАР сильная сборная — «Спрингбок». Он решил, что южноафриканские курсанты сумеют хорошо разогреть его команду перед матчем с прошлогодними чемпионами.
Как вы, наверное, понимаете, из ста двадцати наших ребят в регби кое-как умели играть только цветные. Остальные были чернокожие: коса, зулу, тсвана, сото и венда. Раньше регби считался видом спорта колонизаторов, и мы почти не разбирались в нем. Но наш начальник по «Копью», Мозес Морапе, решил воспользоваться удачным случаем и вытащить меня из тюрьмы. Когда русский командир заговорил о регби, ребята провели индаба — жеребьевку. Жребий вытянул Рюдеван Моса, капский малаец, ярый мусульманин, ненавидевший русских за безбожие. Моса сказал, что играл в сборной Южно-Африканской федерации регби, и вызвался тренировать команду. Обрадовался возможности поставить белых на место.
Морапе пошел на переговоры. Сначала предложил в качестве альтернативы футбол; мы были уверены, что в футбол разобьем русских всухую. Но командир части и слышать ничего не желал. Тогда Морапе сказал: мы согласны играть в регби, если Мпайипели освободят. И еще — южноафриканская команда должна получить такую же форму, как и русские.
«Но Мпайипели — убийца», — возразил командир. Нет, не согласился Морапе, драка была честная. Но командир покачал головой и сказал: правосудие должно свершиться. Тогда, ответил Морапе, ни о каком товарищеском матче не может быть и речи. Переговоры тянулись целых две недели. Наконец командир согласился освободить меня, но при двух условиях. Мы обязаны были победить. Кроме того, Мпайипели тоже должен играть.