Норов, запыхавшись, влетел на кухню, морщась от боли. Анна поспешно поднялась со стула, нервно сжимая пальцы и затравленно глядя на него, будто в ожидании приговора. Гаврюшкин вскинул черные, ненавидящие глаза. Норов, не снимая куртки, бросился к Анне.
— Прости меня! — выпалил он. — Прости, ради бога, старого, злого дурака!
Он схватил ее руки и принялся их целовать. Она сразу обмякла, тихонько всхлипнула и в следующую секунду, плача, уже обвила его длинными слабыми руками. Норов бережно усадил ее обратно на высокий стул и остался стоять рядом, чтобы она могла, не пригибаясь, прятать лицо на его плече. Она гладила его по затылку в шапке и по спине, прижималась щекой к его щеке и вздрагивала всем своим полным мягким телом. Его щека и шея были мокрыми от ее слез, он и сам ощущал комок в горле.
— Прости! — бормотал он ей на ухо. — Мне стыдно. Угораздило же тебя такого дурака выбрать!
— Ты не сердишься? — спрашивала она, отирая глаза тыльной стороной маленькой ладошки. — Ты больше не сердишься на меня? Я не переживу этого!
Оба на миг забыли о Гаврюшкине; но он был тут и напомнил о себе.
— Нор! — возмущенно взревел Гаврюшкин. — Ты че творишь?
Норов повернул к нему свое опухшее, лицо с мокрыми глазами, один из которых был закрыт красно-лиловой шишкой.
— Ты тоже меня прости! — с чувством произнес он. — Я кругом не прав перед тобой.
Гаврюшкин оторопело замолчал, но лишь на секунду.
— Ну и сука! — взорвался он. — Я так и знал, что ты какую-нибудь подлянку придумаешь! Да пошел ты на х… со своим прощением! Аня, не верь ему! Это ж — змей! Он это спецом!
Он не мог ясно выразить обуревавшие его чувства. Анна, затихнув на плече Норова, не ответила.
— Сука, Нор! — бесился Гаврюшкин. — Я все равно тебя, гада, прикончу!
Норов, стараясь не потревожить Анну, протянул руку, нащупал выглядывавший из-под салфетки пистолет, и, не глядя, толкнул его по поверхности стола к Гаврюшкину.
— Прикончи, только отстань!
Гаврюшкин схватил пистолет, вскочил и через стол прицелился в Норова. Анна подняла голову с плеча Норова.
— Положи пистолет! — скомандовала Анна мужу спокойно и твердо.
— Ты едешь домой?
— Положи пистолет!
— Да или нет?!
Она не ответила.
— В последний раз спрашиваю?! — он угрожающе возвысил голос.
— Да перестань же! — воскликнула Анна.
— Тогда я убью его!
— Никого ты не убьешь! — сердито возразила Анна и снова опустила голову на плечо Норова. — Хочешь убить, обоих убей! Взрослый человек, а такую чушь несешь, слушать стыдно!
Гаврюшкин подумал и нехотя положил оружие на стол.
— За бабой спрятался, — мрачно заключил он. — Ну и кто ты, Нор, после этого? Сука, самая натуральная.
Из Кривого Рога Сережа Дорошенко прибыл в Саратов зимой, с одним старым чемоданом, в высокой потертой ондатровой шапке-ушанке. Эта шапка сильно потешала охрану Норова, — в России таких не носили с советских времен. Когда-то они были признаком принадлежности к номенклатуре; позже их можно было увидеть лишь на пенсионерах. Кроме чемодана и облезлого символа коммунистической эпохи Сережа привез с собой жену и двухлетнего сына.
Норов помог ему снять квартиру и дал денег на обустройство. Ежемесячный оклад Сереже он назначил в 5 тысяч долларов, плюс проценты с прибыли. Это было гораздо меньше, чем получал Володя Коробейников, но по саратовским меркам, очень прилично, а по украинским и вовсе — целое состояние. Сережа был безмерно счастлив.
В дела он въезжал медленно и туго, со скрипом и пробуксовкой. В своих письмах к Норову он рассказывал о том, что занимался бизнесом, но бизнес его, очевидно, был каким-то случайным, мелким. Несмотря на все объяснения Норова, сути того, что делалось в фирме и чем ему предстояло руководить, он никак не схватывал. К тому же у него массу времени отнимали семейные заботы.
Жена его оказалась привередливой, прижимистой и неумной, ей не нравились снимаемые ими квартиры, а плата казалась слишком высокой; они часто переезжали с места на место. Ребенок, не привычный к суровой русской зиме, простывал и болел, Дорошенко искал ему хороших врачей и обзванивал всех знакомых подряд, спрашивая рекомендации. Он собирался вызвать с Украины в помощь свою мать, только что вышедшую на пенсию, но та не хотела ехать без мужа, Сережиного отца, тоже пенсионера. И Дорошенко, и его жена, не успев еще толком обжиться, уже строили планы по покупке собственного жилья и считали, сколько денег нужно для этого накопить.