Родительский опыт отца Николая был гораздо богаче Норовского. У него к тому времени имелось уже трое детей, которых он вместе с женой с ранних лет учил грамоте, счету, Закону Божьему и английскому языку. Отцом он был любящим, но суровым и требовательным; провинившихся наказывал без колебаний. Результатами своего строгого воспитания он заслуженно мог гордиться: ребята помогали по дому, заботились друг о друге, двое старших ходили в школу и учились на «пятерки». Младший тянулся за ними.
И все же в полезности ремня Норов крепко сомневался. Он часто думал о том, что было бы правильно забрать Пашеньку от бабушки с дедушкой к себе, но не представлял, как это осуществить в реальности. Пришлось бы полностью поменять образ жизни, а к такому подвигу он не был готов. Да и результат такого эксперимента был неясен. А вдруг он закончился бы не сближением, а ссорами и еще большим отчуждением? Однако, сознание того, что он по малодушию и эгоизму уклоняется от выполнения своего отцовского долга, увеличивало чувство вины перед сыном, и без того в нем сильное.
Это покаянное настроение отца Пашенька чутко улавливал и порой пытался на нем играть. Однажды утром бабушка позвонила Норову на работу и сообщила, что Пашенька наотрез отказался идти в школу, не помогли ни ее уговоры, ни угрозы дедушки. Как быть, она не знала, плакала, просила Норова приехать и «повлиять».
Дверь она открыла ему заплаканная. Смущенный и раскрасневшийся дедушка виновато выглядывал из гостиной. К приезду Норова они уже успели поссориться между собой, наглотаться валидола и напиться валерьянки. Из их рассказа выяснилось, что Пашенька уже дважды пропускал школу, но от Норова это скрывали.
Узнав о вызове отца, Пашенька струхнул, убежал в свою комнату, разделся и залез в кровать, изображая больного. Норов прошел к нему; тот лежал под одеялом, глядя на отца расширенными от страха светлыми глазами. Норов был не столько рассержен, сколько расстроен.
— Здравствуй, мой хороший, — сказал он, сохраняя свой обычный тон. Он всегда называл сына «мой хороший», пряча за внешней доброжелательностью неловкость, которую испытывал в его обществе. — Что случилось?
— Да вот, пап, заболел немного, — ответил Пашенька, отводя взгляд.
— Чем?
— Не знаю… голова что-то побаливает.
Норов потрогал его лоб и убедился, что он прохладный, температуры у мальчика не было.
— Вызвать врача?
Пашенька замялся.
— Может, я так отлежусь? — неуверенно произнес он.
— Так не получится, — возразил Норов. — Нельзя прогуливать школу.
— Я не прогуливаю, пап. У меня голова болит.
— Полагаю, тебе лучше встать и отправиться на занятия.
— Да ведь уроки уже закончились!
Норов посмотрел на часы.
— Еще нет одиннадцати. Я подвезу тебя, и на пару уроков ты еще успеешь.
— А что я скажу учительнице?
— Попробуй рассказать ей про больную голову.
— Она мне не поверит!
— Тогда почему в это должен верить я?
Тон Норова становился неласковым, и Пашенька сменил тактику.
— Я к маме хочу! — вдруг захныкал он. — Отправь меня к маме!
— Я не могу сделать этого сейчас посреди учебного года, — возразил Норов. — Давай дождемся лета, когда мама приедет, и обсудим с ней эту возможность.
— Я не хочу ждать лета!
— А вот капризничать не надо, — произнес Норов строго. — Я этого не люблю.
Пашенька перепугался еще больше.
— Почему мама меня бросила? — вновь принялся хныкать он. — Никиту взяла, а меня бросила! Все дети с мамой живут, я один — с бабушкой и дедушкой!
Ему, наконец, удалось довести себя до нужного состояния, страх перед отцом ему помог, — он расплакался, как-то через силу. Норов смотрел на него молча, не успокаивая и не ругая, с тяжелым чувством. Ему было неловко за Пашеньку, за его притворные слезы, и в то же время он не мог не испытывать вины перед этим слабым, избалованным мальчиком.
Видя, что разжалобить отца не удается, Пашенька перешел от всхлипываний к подвыванию. Норов молча поднялся и вышел из его комнаты. Бабушка с дедушкой караулили его у входа.
— Ну что? — спросила бабушка с надеждой.
Норов лишь пожал плечами.
— Павел Александрович! — взмолилась бабушка. Родители Ланы теперь обращались к нему по имени-отчеству. — Павел Александрович! Вы должны что-то с ним сделать!
— Например?
— Выпороть!
— Что ты несешь?! — возмутился дедушка. — Как можно бить ребенка?!
— Можно! — убежденно воскликнула бабушка. — Когда других средств не остается, то можно! Тебе — нельзя, ты — не отец, а Павел Александрович — отец! Он имеет право! Павел Александрович! Я сама против физических наказаний, но есть же исключения… особые случаи… — голос ее прервался, она задыхалась от волнения.