— Однако месье Кузинье уверяет, что в обоих местах с вами был еще русский господин…
— Он был не со мной, а с месье Камарком, — поправил Норов.
— Вы не подскажете его фамилию?
— Да вы ведь сами ее знаете.
Лансак слегка усмехнулся.
— Не уверен, что сумею правильно ее произнести, — сказал он.
— Произносите, как вам заблагорассудится. Я все равно ее не помню.
— Нет? — вновь поднял брови над очками Лансак.
— Это было случайное знакомство, — вмешалась Анна. — В самолете на рейсе из Москвы в Париж рядом со мной сидела девушка, мы разговорились, и выяснилось, что обе летим в Тулузу. Здесь ее встречал друг. Мы обменялись телефонами и расстались.
— Но потом встретились вновь?
— Тоже практически случайно. Та девушка позвонила мне и спросила, не хотим ли мы поужинать вместе. У них был заказан стол в каком-то ресторане. Но мы уже приехали в кафе мадам Кузинье в Броз-сюр-Тарне и отказались. Они по дороге завернули на минуту к нам, потом за ними заехал месье Камарк, с которым они собирались ужинать, и они отбыли.
— И вы не спросили фамилию вашего соотечественника? — недоверчиво уточнил Лансак.
— Зачем? — пожал плечами Норов.
Лансак в сомнении покачал головой и полистал записи.
— Его фамилия Брикин? — спросил он, делая ударение на последний слог.
— Возможно, — согласился Норов.
— Секретарь месье Камарка говорит, что месье Брикин собирался купить шато у месье Камарка для своей подруги. Ее фамилия — Куз-йакин.
Фамилия Ляли далась Лансаку еще труднее, чем фамилия Брыкина. В ней он тоже поставил ударение на последнем слоге.
— Секретарю месье Камарка виднее.
— Месье Брикин не упоминал вам об этом?
— Что-то говорил, вы правы.
— Что именно?
— Что он хочет купить шато у месье Камарка.
— И все?
— И все. Повторяю, мы были едва знакомы.
— Никаких подробностей?
— Я, во всяком случае, их не помню.
— А вам, мадам Поль-янска, мадемуазель Куз-йакин что-нибудь сообщала об этом?
— Она радовалась предстоящей покупке, показывала фотографии, приглашала съездить вместе, посмотреть, но на выходные у нас были другие планы…
Стартовал Осинкин с двумя целыми, семью десятыми процентов узнаваемости, пятым из девяти кандидатов, чуть-чуть выигрывая у Кочана. То обстоятельство, что столь безнадежного кандидата поведет Норов, администрацию не встревожило, там все внимание было приковано к Егорову.
Горизбирком сходу отказал тому в регистрации, найдя в собранных им подписях недействительные. Это была чистая придирка — коммунисты, зная, что власть считает их главными врагами, собирали подписи вживую и проверяли их очень тщательно. Однако отстрелить Егорова на подступах губернатору не удалось. Фракция коммунистов в Государственной думе, тогда еще грозная, немедленно заявила протест, дело ушло в Верховный суд, и там Егорова быстро восстановили. Всех других кандидатов, включая Осинкина и Кочана, зарегистрировали без особых проблем.
Воодушевленный победой над местной властью, не сумевшей его остановить, Егоров принялся митинговать. Вновь зазвучали проклятья компрадорскому режиму, грабительской приватизации, обрекшей могучий советский народ на нищету; угрозы возмездия бесстыжим олигархам, развалившим великую страну, и ворью, оккупировавшему высокие кабинеты. От речей Егорова пенсионеры возбуждались, пели «Интернационал» и готовились идти в «последний и решительный бой».
Кочан действовал не менее смело, но иными методами. Норов нанял ему самых отвязных фрилансеров; в рабочем кабинете у них висел такой густой запах марихуаны, что даже Кочан, сам любивший «дернуть пяточку», выгонял всех на улицу. Для начала фасады домов и городские заборы в Саратове покрылись большими картинками, выполненными по трафарету черной краской: три толстые, самодовольные крысы во фраках, обнявшись, и переплетя длинные хвосты, плясали канкан и нагло усмехались. Под каждой из крыс была подпись, не оставляющая сомнений в том, на кого намекает изображение: «Самогонкин», «Мордастый», «Коммунякин». И призыв: «Трем толстякам — три пинка!»
В реальности из трех персонажей, послуживших прототипами этому нелестному групповому портрету, толстым можно было назвать разве что губернатора, да и то с некоторой натяжкой: коммунист Егоров был коренастым и плотно сбитым, а Пивоваров и вовсе худощавым. Но карикатура была дерзкой, злой и доходчивой, — как раз то, что нравится народу.
Следом стала выходить газета с вызывающим названием «По Кочану» и лозунгом: «Кочан сказал — Кочан сделал!». Собственно, это была даже не газета, а боевой листок, небольшого формата, отпечатанный на четырех полосах скверной бумаги. В основном он состоял из писем жителей города к кандидату в мэры Василию Кочану и его ответов.